Господа офицеры и братцы матросы

Шигин Владимир Виленович

А между тем, объяснение на виду. При всех добрых качествах Федора Ивановича, при всем несходстве его с Иваном Васильевичем, он походил на него, как две капли воды, в том отношении, что и под ним также не было надежной сваи, и он носился в утлом челне своем над неразгаданною бездною; носился бессознательно и безотчетно. И в нем не доставало нравственного основания; помышления и чувства были хорошо развиты, но ясного сознания о долге человека, о том, что пуще всего он должен хранить в себе, как неискажаемую, неприкосновенную святыню, в нем не было. Любовь и воля его обратились в стремление к насущному, дух подчинился плоти, и далее, чем видит и слышит плоть эта, и сам он не видит, не слышит, не знает и даже не чает ничего. Слух и зрение духовные пригнетены, заморены…

* * *

Еще одной традицией кают-компании было гостеприимное отношение к чужим офицерам, попавшим временно на корабль. К ним относились предельно добросердечно, стараясь создать максимум комфорта.

Из воспоминаний прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка И. М. Казакова, возвращавшегося со своим полком в 1814 году из покоренной Франции на корабле «Память Евстафия»:

«Флотские офицеры всей эскадры и слушать не хотели об уплате нами за стол; тогда генерал наш сказал: «Тогда мы будем угощать вас вином». Положили по 100 руб. с каждого офицера и это составило порядочную сумму… Генерал послал в Париж… стол и вина были великолепные… Многие офицеры уже были на корабле и мне указали мою койку на второй палубе, возле кают-компании между двумя чугунными пушками, посреди которых, как с правой, так и с левой стороны были офицерские койки, завешанные парусиной. Расположившись так, как дома, я вошел в кают-компанию, где собрались и даже играли в бостон, в шахматы и в шашки… Мне очень нравилось лежать на бушприте… где я часто сидел и лежал, как бы на воздухе и летел над морем. Сначала капитан запретил, было, мне ходить на бушприт, но увидев, что я и на мачты лазаю, махнул рукой. В первый день, как мы вступили на корабль, когда за обедом подали нам черный хлеб и квас (традиция посвящения сухопутный людей в моряки времен парусного флота – В. Ш.), то кают-компания огласилась криком «ура»! Контр-адмирал, комнаты коего были над нами, прислал узнать причину восторженного шума. Корабль был двухдечный… на первой мы жили между орудий, а на второй – весь наш батальон. Мы держали караул часовых, и дежурный по батальону должен был утром и вечером рапортовать адмиралу, который приглашал его обедать с собой».

Что и говорить, офицеры русского флота не на словах, а на деле были гостеприимными хозяевами и настоящими боевыми товарищами своим сухопутным коллегам.

Глава пятая

Капитан и командир в одном лице

Первым и главным лицом на любом судне российского парусного флота являлся командир (капитан). Устав Петра Великого гласил: «Капитан имеет почтен быть на своем корабле яко губернатор или комендантов крепости и должен пещиться (заботиться), чтобы на корабле, который ему поручен будет в команду, праведно и порядочно поступать по указам… Вверяется его искусству и верности повелевать своими офицерами и прочими того корабля служителями во всяких их должностях для управления корабельного, как в выходу, так и во время баталии и штурмов…» Капитанами традиционно называли всех, кто командовал любыми судами на море. Однако с конца XVIII века капитанами чаще стали именовать тех, кто командовал гражданскими судами; тех же, кто вел в бой военные суда и корабли, именовали уже командирами, подчеркивая этим именно их военную, а не морскую суть.

С момента выхода судна на рейд командиру разрешалось его покидать (особенно на ночное время!) только с разрешения высших начальников. Командир нес личную ответственность за сохранность своего судна. Никто на судне не имел права изменять курс без личного приказа капитана! Помимо этого командир лично отвечал за охрану крюйт-камеры, за количество припасов на борту, своевременность подачи сигналов, за подготовку своих подчиненных и заботиться о них, отличать лучших и наказывать нерадивых, судить бунтовщиков, отчитываться за потраченные деньги и т. д.

Особая ответственность возлагалась на командира во время войны. Согласно Морскому уставу 1721 года, ему вменялось в обязанности следующее: «В случае боя должен капитан… не токмо сам мужественно против неприятеля биться, но и людей к тому словами, и… образ собою побуждать, дабы мужественно бились до последней возможности».

Командир лично отвечал за то, чтобы встречные суда первыми салютовали российскому флагу и не допускать посрамления чести своего Отечества. Любопытно, что помимо всего командир российского военного судна, оказавшись в чужом порту, был обязан защищать оказавшихся там наших торговых моряков, если они того попросят. При этом делать сие капитан должен был исключительно бескорыстно, ибо за принятую взятку от купцов его навечно лишали чина и отдавали в матросы. Кроме этого командирам военного флота строжайше запрещалось заниматься какой бы то ни было торговлей и провозить на своем судне купеческие товары.

Разумеется, капитаны получали значительно большие деньги, чем младшие офицеры, однако следует понимать, что и расходы у них были тоже куда более значительные. Дело в том, что в море командиры кораблей питались не в кают-компании, а отдельно в своей каюте (такова была традиция). Именно поэтому флотские острословы именовали капитанскую каюту не иначе, как ящик отшельника.

Лишь иногда капитан приглашался офицерами в кают-компанию, но зато время от времени он должен был приглашать к себе на обед и часть офицеров. Поэтому если перед выходом в море офицеры скидывались на улучшение своего стола все вместе, что получалось не слишком затратно, то капитану все приходилось для себя закупать самому. Помимо всего прочего, каждый капитан должен был иметь запас продуктов и выпивки на представительские нужды и для приема начальства. Вот типовой перечень, вещей, покупаемых командиром небольшого судна конца XVIII века перед выходом в длительное морское плавание: пять поросят, пара дюжин кур, пять-шесть дюжин недорогого вина (портвейн, херес, мадера), табак, сигареты, яблоки, ящичек чая, перец, корица, гвоздика, чернослив, сахар и варенье. Помимо продуктов капитану необходимо было приобрести определенное количество восковых свечей, хорошие гусиные перья, бумагу и чернила. Кроме этого, новый мундир, пару новых башмаков, дюжину рубах, три-четыре пары шелковых чулок – для визитов к адмиралу и других официозов. В итоге все обходилось в копеечку. Но иного выхода просто не было, так как положение обязывало!

Известная поэтесса середины XIX века графиня Ростопчина после посещения одного из кораблей Балтийского флота написала весьма романтическое стихотворение «Бал на корабле», в котором, однако, подметила особенности обособленной жизни командира:

…Вот темных келий вкруг офицерской залы,Где много жизни лет у каждого пропало,Где в вечных странствиях далекий свет забыт,Где в общей тишине лишь волн прибой шумит.Вот в дальней комнате две пушки и меж нимиДиван, часы и стол – здесь капитан живет,Один… с заботами и думами своими,За благо общее ответственность несет.Здесь суд, закон и власть; здесь участь подчиненных,Их жизнь, их смерть, их честь в руках отягощенных.Владыка на море, он держит и хранит;И с ним беседуя, волна под ним шумит.О! Кто из нас, танцующих, беспечно,Постигнет подвиги и долю моряка?Как в одиночестве, без радости сердечной,Томит его по родине тоска! Как пусты дни его.Как однозвучны годы!Как он всегда лишен простора и свободы!Как вечно гибельно в глаза ему грозитТо море синее, что плещет и шумит!

А вот как происходило назначение командиром пусть даже самого малого судна, и какими коллизиями такие назначения сопровождались. Из воспоминаний адмирала И. И. фон Шанца: «С наступившею весною 1822 года, в конце апреля, как это обыкновенно водилось, между офицерами ходили слухи и догадки, кто, куда назначен в поход и кому какие будут доверены суда. В то время не существовало постоянных командиров, а по окончании кампании, суда сдавались к порту до следующей весны, когда же приспевало время их вооружения, то они поручались прежнему или новому командиру, что по большой части зависело от распоряжения главных командиров. Часто эти распоряжения разрушали многие честолюбивые надежды, еще чаще сбивали спесь со старых, но, по мнению высшего начальства, неспособных офицеров, воображавших, что 10, 15 лет службы, большею частью бесполезной, были достаточным обеспечением в достижении почетного звания командира. Как часто, при чтении приказов, объявлявших в то время о назначении командиров из числа более сведущих, но молодых офицеров, зависть возбуждалась в тех, которые, по списку старшинства, стояли гораздо выше призванных к командованию.

Но можно было быть уверенным, что редко бывал такой ропот, как в апреле 1822 г., когда в Свеаборге вышел приказ, в котором между прочими назначениями можно было прочесть: «Мичман ф. – Ш… назначается командиром 8-пушечнаго тендера «Атис». Основываясь на вообще принятом тогда правиле: мичману не доверять не только военное судно, но даже невооруженную артиллериею гребную канонерскую лодку, многие утверждали, что адмирал, поручив мне единственный тендер в Свеаборге, сделал непростительный промах. Предшественником моим в командовании «Атисом» был некий г. В…ский, старый лейтенант того же экипажа, в котором служил я. Лишившись командования тендером, он получил, взамен его, на предстоящую кампанию, неуклюжий, одномачтовый, транспортный бот, не носивший даже названия, а только числившийся под № 6 и назначенный сопровождать эскадру с грузом провизии и шкиперских материалов. Надобно также заметить, что и в лице своего ротного командира, г. В…ва старого лейтенанта, я нашел весьма придирчивого, докучливого соперника. Этот офицер, человек с состоянием, считавшийся первым щеголем в Свеаборге, не только изо всех сил давно уже добивался получить «Атис», но, как слухи носились, в тайне мечтал даже, и, к несчастию, совершенно бесполезно, о руке старшей дочери адмирала. Убедившись, наконец, в тщете своих мечтаний, он преисполнился такого гнева, что я положительно не имел от него покоя до той поры, пока «Атис» не вытянулся на рейд. Как мой ротный командир, он имел возможность теснить меня разными дрязгами и мелочными хлопотами, так что день, в который мне удалось от него вырваться, я считал одним из счастлививших.

При всем желании свыкнуться со своим новым положением, я едва ли в силах был это сделать; оно становилось почти, что не выносимым. Где бы я ни появился, меня преследовали насмешки не только молодых лейтенантов, которым я, по воле адмирала, сел на голову, но даже и старых, назначенных тогда командовать лодками. Не говоря уже о шепоте и взглядах, явно выражавших их ропот на главного командира и зависть ко мне, как к выскочке, они просто указывали на меня пальцами. Чтобы легче вздохнуть, оставалось только как можно реже посещать клуб и даже показываться на улицах, а взамен этого сидеть, запершись в своей скромной, с единственным окном, комнатке. Но ведь нельзя же было – постоянно избегнуть общества офицеров. Так, например, вскоре после отдания приказа, все вновь назначенные командиры были должны, в определенный час, в полной парадной форме, явиться благодарить главного командира. В это время в Свеаборге находилось до 20 вымпелов, включая сюда и канонерские лодки и транспортные суда, следовательно, столько же командиров должно было собраться у адмирала. В толпе, теснившейся в приемной графа, я заметил и своих старых приятелей, А. А. Ш. и Саликова, но, увы, сумрачный взгляд первого прямо убедил меня в бесполезности искать какого-нибудь утешения или сочувствия в моем земляке. Саликов же оставался верным самому себе; он был весел и балагурил со мною на ломанном шведском языке: «Ну, любезный братец, – говорил он, – смотри, не пусти ко дну вверенное тебе старое корыто. Не забывай, что ему отроду ровно 48 лет».