Господин Иокаста
Шрифт:
Бывают минуты, когда люди теряют рассудок. Так было и с ними.
Очутившись на улице, он побрел, сам не зная, куда, не представляя себе, что теперь делать.
Вспоминаю, сударыня, как вы негодующе
— Ему оставалось лишь покончить с собой!
Я ответил:
— А она? Неужели он должен был убить и ее?
Она любила его исступленно, безумно; наследственная фатальная страсть заставила эту невинную девушку самозабвенно броситься к нему на грудь. Она сделала это в неудержимом порыве; не помня себя, она отдалась, по воле бурного инстинкта, который кинул ее в объятия любимого, как всегда кидает самку к самцу.
Если бы он покончил с собой, что сталось бы с нею? Она умерла бы... Умерла бы обесчещенная, в отчаянии, невыразимо страдая.
Что делать?
Оставить ее, обеспечить приданым, выдать замуж? Она все равно умерла бы, умерла бы с горя, не приняв его денег, не желая другого мужа, потому что целиком отдала себя ему. Он разбил бы ее жизнь, лишил бы возможности быть счастливой, обрек бы на вечное горе, на вечное отчаяние, на вечные муки совести, на вечное
Но ведь он тоже ее любил! Теперь он любил ее и с ужасом и с восторгом. Пусть она была его дочь. Случайность, слепой закон размножения, минута страсти сделали его дочерью эту девушку, с которой он не был связан никакими законными узами, которую он обожал, как обожал ее мать, и даже сильнее, словно две любви слились в одну.
Да и дочь ли она ему? Впрочем, кому до этого дело? Кто узнает об этом?
И в его памяти всплыли клятвы, данные им умирающей. Он обещал, что посвятит всю жизнь этому ребенку, что пойдет, если понадобится, на преступление ради его счастья...
И Мартель любил ее, поглощенный мыслью о своем грехе, ужасном и сладостном, терзаемый болью и желанием.
Кто узнает? Ведь ее официальный отец уже умер!
«Будь что будет! — решил он. — Этот тайный позор, может быть, разобьет мне сердце. Но она никогда ничего не узнает, всю тяжесть я приму на себя».
Он попросил ее руки и женился на ней.
Не знаю, был ли он счастлив, но я, сударыня, поступил бы так же, как он.