"Господин мертвец"

Соловьев Константин Сергеевич

– Охотно верю. Но дело в том, что завтрашняя операция потребует от ваших людей немного более, чем то, что способен выдержать человек. Вы можете потерять тех, кто остался.

Лейтенант Крамер не относился к числу людей, которых легко запугать. Даже тоттмейстеру.

– Нам приходилось ходить на пулеметы, - отозвался он, - Не впервой.

– Мы навлечем на свои головы настоящий шквал свинца. И те, кто доберется до траншей, окажутся лишь во втором круге ада.

– Неважно. Это наша работа, и я не собираюсь сидеть и смотреть, как ее выполняют мертвецы. Как будто живые не могут самостоятельно

защитить себя.

– Это опасное дело, лейтенант, - неохотно сказал оберст, - Подумайте хорошенько. Мне бы не хотелось потерять последних опытных солдат полка в самоубийственной атаке на пулеметы.

– Какой бы опасной и неприятной не была бы работа, мы ее выполним, - решительно сказал лейтенант, - Мы солдаты и выполняем свой долг перед кайзером и Германией. Эти гниющие мертвецы, быть может, на что-то и способны, но доверять им победу безрассудно. Они лишь пушечное мясо, и не далеко не первой свежести. Настоящая победа невозможна без человека. Без нас.

Смелый, подумал Дирк, изучая открытое лицо лейтенанта и его горящие глаза. Смелый и безрассудный. Был бы даже симпатичен, если бы не эта смешная заносчивость. Штурмовые отряды, элита, гвардия… Сколько таких мальчишек полегло между Берлином и Парижем, с развороченными животами и размозженными черепами? Наверно, многие из них тоже думали, что судьба отрядила их выполнять свою работу, и не доверили бы эту честь мертвецам в серой форме. Этот человек и в самом деле хотел броситься на французские пулеметы, и испытывал почти детскую обиду от того, что может лишиться этой возможности. Наверно, в каждом человеке живет самоубийца, и иногда перехватывает поводья. Чтобы быть командиром штурмового отряда, определенно надо являться самоубийцей.

– Хорошо, лейтенант, - сказал оберст, - Ваш отряд тоже будет участвовать в бою. Начинайте приготовления.

– Спасибо, господин оберст, - лейтенант Крамер коротко кивнул, приняв победу как должное, - Обещаю вам, что мы не подведем ваших ожиданий.

– Но можете подвести ожидания ваших матерей, - недовольно пробормотал тоттмейстер Бергер, - Ваша выходка задаст работы кайзеровским почтальонам… Ладно, я не буду спорить с мнением господина оберста, это его люди, и его приказ. На подготовку у нас мало времени, едва ли семь часов. Рассвет весной ранний. Давайте рассмотрим диспозицию, и я очерчу схему наступления.

– Кажется, вы не очень-то доверяете обычным людям? – усмехнулся оберст, разворачивая хрустящую карту.

– Так точно, господин оберст, - темные глаза тоттмейстера мигнули, - Мертвецов я понимаю гораздо лучше.

В расположение своего взвода Дирк вернулся лишь через два часа. Сумерки давно успели стать ночью, глухой и беззвездной, как часто бывает во Фландрии весной. Дирк пожалел о том, что не успел при свете дня детально изучить рельеф между немецкими и французскими траншеями. Возможно, через несколько часов какая-то кочка или воронка может спасти ему жизнь. С невеселой усмешкой, невидимой в темноте, он подумал о том, что это вполне по-человечески – только смерть учит осмотрительности.

Отыскать дорогу было еще сложнее, чем днем, по приказу тоттмейстера во всех взводах были

приняты меры затемнения, чтобы не выдать французским наблюдателям с их мощными подзорными трубами и перископами увеличившуюся численность полка.

– Завтра здесь будет жарко… - рассеянно сказал Дирк вслух.

– Так точно, господин унтер, - с готовностью согласился ефрейтор Клейн, держащийся немного позади, - Мы зададим пуалю такую трепку, что они сами позеленеют, как лягушки!

В темноте бледное лицо командира второго отделения улыбалось. И эта улыбка не была напускной. Клейн предвкушал завтрашний день, ждал его, и был немного возбужден, как обычно бывало перед боем.

«Клейн просто любит свою работу, - подумал Дирк, - Как любит ее любой специалист своего дела. Это естественно».

Он попытался прислушаться к собственным ощущениям. Явственнее всего ощущалось беспокойство. Оно лежало в его груди как тяжелая бухта колючей проволоки, покалывая тупыми шипами. Беспокойство было понятным, привычным. Он беспокоился о том, сможет ли выполнить поставленную мейстером задачу, и о том, скольких мертвецов из своего взвода потеряет завтра. Как хорошо не была бы распланирована операция, за кем-то завтра Госпожа придет во второй раз. Может, за кем-то из тех, кто сейчас идет за его спиной. Может, за Клейном. Может, за ним самим.

Но кроме беспокойства было что-то еще. Что-то теребящее, приятно ноющее, тоже знакомое. Предвкушение боя. Совершенно нет смысла лгать себе самому. Он успел заскучать по привычному весу брони, по гладкому полированному металлу, такому же холодному, как и кожа под ним. По шероховатой рукояти боевой палицы и тому, как она оттягивает руку при ударе. По треску чужих костей, который подсказывает, что ты все сделал правильно, а главное – быстрее и лучше, чем тот, кто хотел тебя убить. Даже по особенному воздуху, который витает над полем боя, полному сгоревшего пороха, острому, как изысканный соус, и пьянящему, как старое вино.

Глупо отпираться, он ждал этого боя с нетерпением, не меньше чем Клейн, и не меньше, чем бойцы из его взвода. Он, Дирк Корф, создан для боя, и отрицать это бесполезно, как утверждать, что топор создан не для рубки, а пуля не для выстрела. Он ждал момента, когда встретит неприятеля лицом к лицу, чтобы увидеть в этом лице страх и запоздалое раскаянье. Перед тем как обрушить на него палицу и стереть с него всякое выражение.

«А ведь среди «Веселых Висельников» у меня репутация одного из самых выдержанных и дисциплинированных офицеров, - отстраненно подумал Дирк, - Но если даже я с нетерпением жду боя и того момента, когда смогу забрать чью-то жизнь, что же испытывают простые солдаты?»

Из кустов скользнула чья-то тень. Она двигалась так быстро, что даже обостренные инстинкты Дирка не успели среагировать. Он успел положить руку на рукоять пистолета, но и только. В следующую секунду тень оказалась перед его лицом, и он ощутил прикосновение холодного металла к горлу. Позади него раздался предупреждающий окрик и лязг затворов. Лицо нападающего, прикрытое плотной тканью капюшона, показалось Дирку знакомым. В нем чего-то не доставало. Знакомым оказался и узкий стилетообразный нож, чье вороненое лезвие было едва видно. Сейчас оно упиралось Дирку в яремную вену.