Господин Великий Новгород
Шрифт:
– Железо, одно железо! – смятенно пробормотал Олекса.
– А ежель я на совете, в братстве заморских купцов твоем, докажу, что покойника Творимира сын, купец Олекса, нынче с краденым железом, тайно…
– Не краденое. Мое! Сам ты, сам ты…
– С краденым железом, – жестко повторил Ратибор, – иноземного соглядатая привез, и послухов на то представлю…
– Соглядатая?!
– Да. И не впервой. А что возят, переветничают, то всем ведомо.
Допрежь только не сыскать было кто. А теперь… Сам ты при возах не был, не докажешь. А что за тайный воз твой ночью
– Дак то…
(И взмок: чуть бы – и Дмитра выдал!) – А на немецком дворе посол незван неведомо кто в тот же день объявился. Дак как же не ты! Теперя, ежели я на то все послухов представлю, кому поверят?
– Мне!
– Тебе ли? А ежель друг твой, Максимка, все сказанное подтвердит и крест целует, что сам того соглядатая у тебя в тереме видал? Дружок-то твой весь в руках у меня!
– Врешь! – и понял вдруг Олекса: не врет.
Ратибор чуть вскинул глаза (и этого лишнего слова не простит, паук), маленьким ножичком с костяной, парижской работы, рукоятью принялся чистить холеные ногти. На рукояти – рыцарь в иноземных доспехах на коне. Ждал.
– Чего требуешь от меня, боярин? – спросил Олекса, опуская голову.
Ножичек со стуком полетел на стол. Наглые красивые глаза уставились на склоненную голову.
– Хочешь ли грех свой смыть, послужить великому князю Ярославу?
– Все мы его слуги.
– Ан не все? Знаю я речи, что в твоем дому велись, донесли мне.
«Неужели Максимка?» – с болью за друга подумал Олекса.
– Ведомо мне и то, зачем старик Кондрат приволакивался. Князь Юрий вам больно не угодил? Хотели бы Елферьем заменить? С ним, с петухом, мягче не станет! А хитрая лиса, посадник Михаил ваш, не на князево ли место ладитце? При Олександре тихонький был, головы не подымал!
«Ты голову подымал ли при Олександре!» – подумал Олекса, но не сказал ничего.
– Будешь мне сказывать, что услышишь… – Помолчав, Ратибор продолжал:
– Чего там у вас, в братстве, за колгота? Хочешь на место Касарика своего кума Якова посадить, чтоб ловчее плутовать было?
– Не я, другие. Яков плутовать и мне не даст! – твердо ответил Олекса, подымая глаза.
Ратибор усмехнулся недоверчиво:
– Ой ли? Ладно, дело твое. Тем лучше. Мне Касарик нужен.
– Мой жеребей дела не решит, многие Якова хотят! – возразил Олекса.
«Мелок же ты, боярин!» – злорадно подумал он про себя…
– О других не твоя печаль!
– Вестимо.
– Без обмана, слышь?
Олекса снова поднял глаза, промолчал, кивнул.
– С Кондратом говорить будешь.
– Навряд.
– Будешь, говорю! После ко мне придешь. Гляди, не ты один, проверю! И что посадник Михаил думает, мне надо знать! Ты не косись, что Касарик плут. Все вы не лучше! И я не прост, – словно угадывая не сказанное Олексой, продолжал Ратибор, – выгоду свою блюду, конечно, а служу я великому делу! Вы тут во своем корыте, дале Новгорода и мысли помыслить у вас нет, а князь Ярослав о всей Руси печалует, он умом, что сокол, вдаль глядит! Не были бы вы все поодинке, дак и татары бы Русь не полонили!
– Кто поодинке-то был? – не выдержал. Олекса. – Князь владимирский Юрий сам Рязани не помог, своего города Владимира и то не спас, княгиню отдал на поруганье! Ростовчане да суздальцы врозь разбрелись…
– А Господин Новгород Торжка и того не отстоял! Вы за Торжок с князем Ярославом только и воюете, а татарам небось на блюдце поднесли! Что Торжок. Плесков немцам отдали! И твой батька тому причинен! А кто спас?
Олександр, Ярославов брат! И виру на обозы новгородские я по князеву слову налагал. Князю на войско много нужно, а серебро от немцев небось все через ваши руки идет! С Тверью торговать, дак своего николи не упустите!
– У нас зато хлеб дорог.
– То-то бояре новгородские, что ни год, новые пожни распахивают. Это для вашего брата, купцов, дорог хлеб. Лучше бы князю служили, дешевле бы и за хлеб платить пришлось!
«Может, ты и прав в чем, боярин, – думал, понурясь, Олекса, – а не верю я тебе! Нечистыми руками чистого дела не делают. Убеди Новгород, сами за тобой пойдут! А так, как ты меня поймал, доброго мало будет!»
Вслух же только сказал:
– Оно бы хорошо, коли так! – и замолк.
– Так и будет! – заключил боярин. – Ступай, купец. Да бога славь, что не гублю тебя. Жонка у тебя хороша больно! – хохотнул он, а Олекса, побледнев, закусил губы: «Вот как, вот оно что, дак не про то ли Домаша намекала? Ну, боярин, узнаешь, попомниш ты меня, погоди!» Склонил голову в поклоне, чтобы Ратибор лица не увидал, рука судорожно смяла шапку…
Недосмотрел Ратибор, а лучше ему было не говорить последних слов.
Кое-как вышел Олекса, качнулся, пьяный от ненависти.
– Серебро не забудь! – бросил ему вслед боярин. – Явиду, тому, что привел тебя, отдашь!
Вот и весна, вот и воля, вот и удаль молодецкая! Вечером вырыл Олекса закопанное на черный день серебро, свесил, отдал боярскому прихвостню.
Тимофею сказать? Матери? Нельзя… К посаднику пойти, ударить челом: так и так? А что посадник? Князь выше его! Надо ловчить, изворачиваться…
Неужели отец служил немцам?!
Весна заливала луга.
Глава 7
Посадник Михаил Федорович в эти дни едва поспевал справляться с делами. Со дня на день должен был вернуться из Заволочья сын посадника Обакун с дружиной, привезти дань, меха. Опозднились. Поспеют ли теперь к торгу?
Мужики из Череншанского погоста жаловались на ключника, просили заменить кем другим. Морщась, он перечитывал не очень грамотное послание своих крестьян: «Господину своему Михаилу Федоровичу хрестьяне твои Череншана чело бию те што еси отода деревенску Клименцу Опарину. А мы его не хотимо, не суседней человеко. Волено бо деиты».
Следовало бы побывать на месте, разобраться, как и что. Может, и верно, своеволит Клименец? А может, лукавят мужики?
Из Рагуилова писал Сергий, что тати покрали ржаной стог четвертной овинов пять свезли. Тоже надо бы самому быть. Что за тати? Не соседнего ли села мужики? Земля там век худа, ничего не родит.