Господин Вольмют и Франц Беншнейдер

История, случившаяся с профессором Вольмютом, пропавшем в одном из этих таинственных и жутких смежных миров, как их называет Сейферт, естественно, не может быть ни доказана, ни проверена. Настоящее повествование основывается исключительно на устных свидетельствах, полученных при особых обстоятельствах и вопреки желанию Франца Беншнейдера, принимавшего участие в странном приключении, а также на скудной информации, поступившей от ректора Лооба и фрау Моншмейер, квартирной хозяйки профессора.

Франц Беншнейдер, достигший к настоящему времени почти девяностолетнего

возраста, все еще проживает в местечке Мироу; у него сохранилась прекрасная память, и он не отказывается от конфиденциальных бесед. Последнее мы сообщаем специально для тех, кто больше верит своим собственным расследованиям, чем тому, что пишут в книгах и газетах.

Это случилось в 1889 году, в день Святого Амбруаза, «post meridiem» [1] , как частенько говорил профессор Вольмют, преподававший латынь и греческий язык ученикам коммунального лицея в Хольцмюде, этот достойный ученый муж пытался, к сожалению, достаточно безуспешно, заинтересовать три десятка шалопаев в возрасте от 14 до 15 лет «Комментариями» Цезаря, дополняя свои высказывания обширными цитатами из Светония и Цицерона.

В оконные стекла стучал мелкий твердый снег, смешанный с ледяной крупой, и резкие сильные порывы ветра заставляли гудеть пламя в большой чугунной печке. Ученики явно были не в состоянии сосредоточиться, и профессор заметил, что один из них, а именно Карл Беншнейдер, несомненно, принадлежавший к числу самых нерадивых его подопечных, увлеченно рассматривал какой-то предмет, спрятав его за спиной сидевшего впереди Мишеля Стро, вожака их компании.

— Беншнейдер! Ну-ка, отдайте мне это! — строгим тоном приказал господин Вольмют.

Под аккомпанемент всеобщего хихиканья Карл, красный и сердитый, подошел к столу и передал профессору большую пузатую бутылку необычной формы.

— Это что еще такое? — поинтересовался господин Вольмют.

Мальчишка пожал плечами.

— Я нашел ее на рынке, под прилавком одного торговца, еврея-галантерейщика, после того, как тот уехал из города, — ответил он.

Профессор не особенно удивился. Польские евреи, посещавшие рынки Хольцмюде, весьма неопрятные типы, в колтунах и с липкой от грязи кожей, нередко выставляли на продажу довольно необычные предметы.

С некоторой осторожностью он водрузил бутыль на угол стола и сухо сказал:

— Я конфискую этот предмет. Можете сесть на место.

Карл неохотно подчинился, бросив при этом нехороший взгляд на преподавателя.

— Представляю, какой шум поднимет папаша, когда я скажу ему, что в бутылке был шнапс, — проворчал он.

Вскоре пробило четыре, что означало свободу для скучающей детворы.

Господин Вольмют, заинтригованный необычной формой бутылка, захватил ее с собой, когда уходил домой.

Профессор снимал уютную квартирку из трех комнат у фрау Моншмайер, проживавшей на углу Линдендам и Сальцгассе. И, поскольку дома его встретил яркий огонь в камине, отличный кофе и аппетитные тартинки с тильзитским сыром, он забыл о находке Карла.

Вечер обещал быть приятным, потому что в комнате, заполненной книгами, гравюрами и картами, было тепло, несмотря на то, что снаружи завывал холодный декабрьский ветер.

Господин Вольмют разжег свою великолепную баварскую трубку и раскрыл наудачу «Буколики» Виргилия, книгу, всегда лежавшую на столике у изголовья его постели.

Резкий звонок прервал его поэтические занятия; через минуту в вестибюле раздался недовольный бас фрау Моншмайер:

— Разумеется, господин профессор у себя. Можно подумать, что он вечерами шляется по кабакам, как это проделываете вы, жалкий пьянчуга! Что вам нужно от него? И не думайте, что я позволю вам наследить на моем чистом паркете. Убирайтесь отсюда, или я…

Господин Вольмют решил, что ему пора вмешаться, потому что догадался, кто именно нанес ему визит.

— Пусть он поднимется, фрау Моншмайер, — крикнул он, выйдя на лестницу.

Хозяйка с ворчанием подчинилась, и Беншнейдер-отец совершил робкое вторжение в рабочий кабинет профессора. Он нервно мял неловкими пальцами свою шапку из кроличьего меха и со смущенным видом взирал на воплощавшую науку и знания обстановку кабинета, в которой он неожиданно очутился.

— Господин профессор… я к вам по поводу… Ну, вы знаете, что Карл…

— Ах, да, бутылка, — с улыбкой произнес господин Вольмют. — Будьте так любезны, присядьте, господин Беншнейдер.

Извинившись, он принес предмет, о котором шла речь, и водрузил его на стол.

— Я собирался передать бутыль господину ректору, — промолвил он, — и я сделал бы это уже сегодня, если бы он не отсутствовал в лицее.

— Гм, — промычал Франц Беншнейдер, неловко раскачиваясь в кресле, — конечно, конечно… Этот чертов шалопай не должен был приносить ее в школу, а поэтому, господин профессор, когда он мне рассказал все, я отвесил ему одну из этих оплеух, которые, уверяю вас, забываются не скоро. Но… — Он искоса посмотрел на бутылку, вздохнул и, неожиданно собравшись с духом, пылко воскликнул:

— Так как же, господин Вольмют? Ведь господин Лооба, ваш ректор, выдует ее в одиночку, так что нам с вами не достанется ни капли! Мы даже не попробуем этот замечательный напиток!

На его широком грубом лице отразилось такое комичное отчаяние, что господин Вольмют невольно рассмеялся.

— Ну, так-то будет лучше, — с облегчением заявил Беншнейдер, явно почувствовавший себя увереннее. — У этих польских евреев, да простит их Господь за их жадность и вороватость, иногда попадаются неплохие вещи. Мне помнится один крюшон, приготовленный на данцигской водке… Так что, господин профессор, мы с вами разопьем эту бутылочку, а? Если судить по бутылке, напиток должен иметь приличный возраст; поэтому можно не сомневаться, что качества он будет отменного.