Господствующая высота
Шрифт:
Со своей упрямо наклоненной головой он напомнил Авдотье молодого задиристого бычка. Она, конечно, сразу поняла, зачем пришел Митя, но не любила Авдотья, чтобы о ней пеклись. И все же едва приметный отзвук ласки был в ее голосе, когда она сказала:
— Шел бы с ребятишками играть, чем тут под ногами путаться.
Но как ни скуден был этот отзвук, Митя мгновенно его почувствовал. Через минуту он уже хозяйничал вовсю: выносил ведро с мусором, лущил лучину для самовара, колол дрова на растопку. Вскоре скромный Авдотьин обед варился в жарко полыхавшей печи, а Митя, снова покраснев, сказал несмело:
— Я
Получив указание заботиться не только о физической, но и о духовкой жизни Авдотьи, Митя никак не мог решить, какое чтение подходит старикам. Вспомнив, что старики — мастера рассказывать сказки, он заключил, что это и является их излюбленным чтением. Но Авдотья решительно, почти с обидой, отвергла Митино предложение.
Выбитая из привычного жизненного уклада, Авдотья была не в духе. И все мысли ее поворачивались на печальный лад. Маленькие события утра привели ее к убеждению, что дела в колхозе идут далеко не так, как следовало бы. До сих пор водопровод проведен только на главной улице, полдеревни мается с колодцами. И замощены только главная улица и площадь, а у нее за окном рытвины да колеи. Надо будет пятилетний план колхоза поглядеть. «Чует мое сердце — дам я бой руководству».
— А ребята сейчас змея пробуют. Здорового, на хвост полкило мочалки ушло. Как вы думаете, поднимется он иль нет?
Тут только вспомнила Авдотья о своем помощнике. Она видела, что мальчик томится, но отослать сразу ей казалось неудобным: ведь он выполняет свое пионерское задание, за которое с него спросится. Не зная, чем развлечь молодого человека, она спросила:
— Хочешь альбом посмотреть?
Авдотья сняла с комода альбом в потертом сафьяновом переплете, отстегнула металлическую застежку.
— Это вот я с мужем снята, а это вот — когда у меня первый мой народился. Он теперь и сам старик, а здесь в рубашечке, с голыми ножками…
Старые фотографии выцвели, выгорели, лишь смутные, словно размытые, пятна и слабые штрихи позволяли угадывать, что прежде здесь были изображены человеческие лица и фигуры. Но Авдотья пригляделась к этим старым карточкам и не замечала, что на них почти ничего нет. Митя из деликатности не прерывал Авдотью, веря ей на слово, что пустые кусочки картона — различные представители многочисленной Авдотьиной родни. Но он от души обрадовался, когда взамен всех этих призраков на него глянул вполне отчетливый мужчина с большими усами, одетый в форму солдата царской армии.
— А это кто?
— Да муж мой, Семей Иванович. Это он с войны прислал. В Галиции в шестнадцатом году убили…
— Значит, он до Октябрьской революции не дожил?
— Не привелось…
— А вы его любили? — за оттопыренными ушами Миги снова зажглось по фонарику.
— Не помню… Наверное, любила.
— А у него ордена были?
— Георгиевский кавалер…
Муж Авдотьи понравился Мите. Понравились и дети, в особенности дочь. Она была изображена то в виде королевы, то в виде украинской колхозницы, в лентах и монистах, то в виде мальчика-пионера с большим галстуком на шее и, наконец, в виде кошки, судя по шапочке с ушами и пушистому хвосту, который она держала в руках.
Авдотья пояснила, что дочь ее — артистка Московского областного театра. Угрюмый, бородатый мужчина, старший сын Авдотьи, работает директором рыбоконсервного завода на Байкале, другой, бородатый, — инженером сельэлектро, третий — с усами щеточкой — агрономом. Затем было множество молодых людей разного возраста, от дошкольного до студенческого, — кто за книгой, кто на деревянном коне, кто пешим, — внуки Авдотьи; и, наконец, несколько голых, толстых младенцев — ее правнуки.
— А почему вы одна живете? — спросил Митя.
— Да уж не знаю, как тебе и объяснить, молодой ты больно. Дала я слово мужу, когда на войну уходил, что не останется никто из наших детей в деревне. Ненавидел он деревенскую жизнь.
— Это почему же?
— Набедовался он через нее и весь свой талант сгубил. Он, знаешь ли, очень был способный всякие машины выдумывать. Сам выдумывал, сам и рисовал — двигатели там разные, ветряные и водяные, топор, помню, механический придумал. Посылал он свои картинки в город, только ответа не дождался. А самому съездить похлопотать — грошей не было. Так все и пошло прахом…
— А где его рисунки? — сердце Мити тронулось жалостью к этому далекому человеку.
— Горели мы в двадцать втором. Да чего вспоминать-то! Поди, давно уж его машины другие люди сделали. — Авдотья помолчала, провела рукой по лбу, словно прогоняя какую-то досужую мысль. — Ну вот, я слово свое сдержала. Да только вышло не по-моему и не по-мужнему. Повернула их жизнь обратно к деревне, — продолжала Авдотья с легкой улыбкой. — Павел Семенович в колхозах электричество проводит, Мариночка — артистка, так их театр все больше районные центры да колхозы обслуживает, меньшой — Всеволод — вовсе агроном. Один Василий Семенович директорствует, да и то он с колхозными рыбаками связан. Нешто могли мы с Семеном Ивановичем в то время знать, какой деревня станет?
— А вы не скучаете одна?
— Чего ж скучать?! Кабы дети плохо жили, тогда бы скучала. Потом, вишь ли, есть такие старухи, которые, кроме как семя свое, никого любить не могут. А мне с народом никогда не скучно…
Митя с удивлением слушал Авдотью. Доярка пользовалась славой гневливой, недоброй старухи. И когда вожатый отряда поручал ему шефство над Авдотьей, то так прямо и сказал: «Тебе достался трудный участок». А она вовсе не злая и даже будто добрая…
— Шел бы себе, — сказала вдруг Авдотья, лицо которой вновь стало замкнутым и суровым. — Или постой, может, чайку попьешь? Пил уже? Ну, и то ладно. Мне тебя и угостить-то нечем, не знала я, что такой гость пожалует. А коли надумаешь зайти, прихвати с собой пятилетний план колхоза. Ступай, ступай, не век же тебе со старухами тимурничать…
Дом Авдотьи стоял на пригорке. Когда туман рассеялся, за окнами открылась пустая ровная синь. «Прямо царица в башне», — думала про себя Авдотья.
Ей было очень скучно. Сейчас на пастбище шла вторая дойка, но Авдотья решила туда не ходить. Не потому, что она боялась Струганова, но она считала, что чрезмерная опека может повредить Гале.
Она напилась чаю, покормила кур, прибрала горницу.
«Пойти, что ль, поглядеть, чем люди живут?..»