Госпожа сочинительница (новеллы)
Шрифт:
Каролина привыкла считать себя и в самом деле одаренной, талантливой, умной. Однако почувствовала, что ее достоинства – не более чем забавные умения дрессированной мартышки, когда княгиня Зинаида Александровна с забавной усмешкой начала рекомендовать свою протеже польскому гостю. Каролина впервые в жизни готова была все свои знания и таланты отдать за такие прежде презираемые ею «дамские мелочи», как блеск больших глаз, роскошные формы, бело-розовый цвет лица, лоснящиеся черные локоны, спадающие на лебединую шею, – словом, за все то, чем так щедро была наделена Зинаида Александровна и на что так алчно взирал польский гость.
А Каролина
Боже, как же он был красив!
«Он был высокого росту, худощав и казался лет тридцати. Черты смуглого его лица были выразительны: бледный высокий лоб, осененный черными клоками волос, черные сверкающие глаза, орлиный нос, а густая борода, окружающая впалые желто-смуглые щеки, обличала в нем иностранца».
Прочитав спустя несколько лет «Египетские ночи» Пушкина, Каролина едва не зарыдала при описании итальянского импровизатора. Совершеннейший портрет Адама Мицкевича! И вообще – вся сцена списана с натуры. Именно так вдохновенно он и декламировал только что пришедшие на ум строки о силе творчества:
Поэт идет – открыты вежды. Но он не видит никого; А между тем за край одежды. Прохожий дергает его…Нет, стихи были другие, Каролина потом не могла припомнить, какие именно читал Мицкевич. Пушкин потом вложил в уста героя свои стихи, а тогда, у Волконской, восхищенный, вскочил с места и, бегая по комнате, кричал:
– Какой гений! Какой священный огонь! Что я после него… – Затем обнял Мицкевича и осыпал его поцелуями.
Читал польский поэт стихи и о вечной и неизменной любви, которая может вспыхнуть в один миг, пылать только день – и остаться самым сильным событием в жизни человека. Боже мой, какое у него было в то мгновение лицо!
«Импровизатор чувствовал приближение Бога… Лицо его страшно побледнело, он затрепетал как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукою черные свои волосы, отер платком высокое чело, покрытое каплями пота… и вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на груди…»
Каролина смотрела в эти сверкающие черные глаза как завороженная. И вдруг ей отчего-то стало неуютно. Оглянулась: это что еще за низкорослый, плотненький, светловолосый и светлоглазый, можно сказать, бесцветный человечек? Он с нее глаз не сводит!
Оказалось, это спутник заезжего красавца Киприан Дашкевич. Но он не стоит ее внимания, в нем ни на крошечку нет романтики!
В Мицкевиче же романтика била через край. И хотя прежде Каролина опасалась даже глядеть на мятежников (а поляки, как известно, всех русских ненавидят и все мятежники!), нынче даже его недобрая слава пленяла ее. Арестован в 1823 году за участие в тайной студенческой организации, боровшейся за освобождение Польши, полгода провел в заключении, выслан во внутренние губернии империи, прожил несколько месяцев в Одессе… Бунтовщик!
И тут Каролина вдруг вспомнила, что и в ней есть четверть польской крови. В ее жилах та же кровь, что и у него. А русской крови ни капли нет. Ах, кажется, правы мятежники, которые уверяют, будто русские угнетают поляков, будто третий раздел Польши был несправедлив… Особенно если это утверждают такие красивые мятежники…
А как Мицкевич образован! Каролина краем уха услышала его торопливый разговор с Пушкиным.
– Вы читали Газли? – спросил поляк.
– Нет, –
– А Шлегеля?
– Нет.
– А Сизиди?
– Нет.
Затем Пушкин скоро удалился. Мицкевич не скрыл своего удивления. Причем он удивлялся не столько недостатку литературного образования в Пушкине, сколько тому, как он с таким скудным запасом сведений и без нужных руководств мог произвесть то, что произвел. Это истинный гений, прибавил он, и если он не почиет на лаврах и сам восчувствует необходимость дальнейшего образования, то пойдет далеко.
Вот тут-то, спохватившись, что нужно отвлечь внимание гостя, который с истинно шляхетским гонором сейчас дойдет до того, что станет русских гениев учить, как жить и как писать, Зинаида Александровна и подвела Мицкевича к Каролине, скромно сидевшей в уголке и не сводившей глаз с красавца-поляка. И только головой покачала, когда эта девочка вдруг затрещала о своем желании непременно, обязательно, немедленно выучиться по-польски. Не так уж она и проста, оказывается, эта Каролина Яниш…
У Адама насмешливо сверкнули глаза. Ну вот, не успел оказаться в Москве, как начал разбивать вдребезги женские сердечки. А ведь ему рекомендовали эту Каролину серьезной девицей… А впрочем, как это прелестно писал новый друг Пушкин:
Не дай мне Бог сойтись на бале. Иль при разъезде на крыльце. С семинаристом в желтой шали. Иль с академиком в чепце!Однако по слухам, долетевшим до Мицкевича, у сего «семинариста в желтой шали» очень не бедная родня. Пожалуй, Каролину Яниш можно считать неплохой невестой… Конечно, она не красавица, но жена и не должна быть красавицей. Воспоминания об объятиях одной такой волшебницы-чудесницы-чаровницы, встреченной в Одессе, еще не остыли у Мицкевича…
Самое забавное, что из-за той же феи Пушкин чуть не покончил с собой в той же Одессе. Мицкевич оказался в этом чудном городе позднее русского поэта, и, разумеется, до него дошло множество сплетен о той, по которой убивался ссыльный Пушкин, но при этом он еще и боялся прекрасной полячки… Да-да, она оказалась соотечественницей Мицкевича, притом какой опасной! Адам отлично знал, что эту даму считают агентом самого Бенкендорфа в Польше, а любовник ее, связь с которым длится уже множество лет, сам генерал Витт, истинное пугало Польши, бывший генерал-губернатором Варшавы. Но не этого следовало страшиться в обворожительной Каролине Собаньской – она ведь урожденная Ржевусская, а все представительницы этого рода наделены поразительной обольстительностью. Вот чего боялся Пушкин.
И не зря.
Едва оказавшись в Одессе, Мицкевич постарался попасть в салон Каролины Собаньской. И очень скоро преуспел у этой дамы, любительницы высоких брюнетов, тем паче если они – поэты.
Своим успехам он посвящал стихи:
Спокойной ночи! Дай в твои глаза взглянуть. В твое лицо… Нельзя? Ты слуг позвать готова? Спокойной ночи! Дай я поцелую грудь! Увы, застегнута!.. О, не беги, два слова! Ты дверь захлопнула… Спокойной ночи снова! Сто раз шепну я: «Спи» – чтоб не могла уснуть.