Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы
Шрифт:
«С. 42. У Лили Кузенковой семья получилась хорошая. Очень. Хотя и не сразу. Родила дочку почти сразу после выхода из детского дома. Через год поняла, что помощи от отца ребёнка ждать не дождаться. Растила кроху в малюсенькой комнатушке коммунальной квартиры, воюя с соседями за право занять ванную для купания ребёнка или стирки. Себя не жалела, но делала всё, чтобы дочка росла здоровой, развивалась нормально. Когда я пришла к Лиле на «именины» ребёнка (дочке исполнился месяц), мои страхи — справится ли? — сами собой развеялись: эта мама ребёнка не бросит. Как бы трудно
«С. 143. — Здрасьте! Не узнали? Ольга Николаевна!.. Это мы!
Куда там! Только по улыбке, чуток асимметричной и чертовски обаятельной, я узнала Олега. Своего дикарёнка… Из романтического юноши он теперь превратился во взрослого мужчину (с усами!), за широкой спиной которого надёжно и безбедно шествовали жена и двое детишек — сын и дочь. Работал он столяром-краснодеревщиком. Если бы у всех так сложилась судьба! Если бы всем удалось избежать сумы и тюрьмы!…Если бы…»
Уместно теперь познакомиться и с выводами-рекомендациями выдающегося педагога:
«С. 72. Не верю прекраснодушным фантазёрам, которые ратуют за исключительно «гуманные» методы: уговоры, добрый пример… Всё это хорошо. Но если ребёнок за проступок не наказан, подобное отношение его развращает. Сильной и гордой личностью никогда не наказываемый ребёнок не вырастет, уж будьте уверены! Оскорбляет детей не само наказание, как бы тяжело оно ни переносилось, — а несправедливость наказания, несоответствие тяжести наказания и проступка (Такие выводы не понравятся сегодняшним поборникам ювенильной юстиции, потому что едва ли ими движет подлинная любовь к детям — а скорее, всё те же интересы).
Многие педагоги подмечали, что личностно-состоятельные люди, альтруисты вырастают чаще всего из детей, воспитывавшихся строго. В нравственной строгости, а не в страхе перед наказанием — вот что важно. Этой тонкости многие не понимают, а кое-кто сознательно на этом спекулирует.
С. 74. Авторитаризм оправдывает себя только и только на очень коротком переходном периоде — от состояния хаоса к самоуправляемому коллективу. Чуть-чуть засидишься на этой фазе — и конец всем твоим благим замыслам! Далее — либо назад, к анархии, либо — к деспотии административной власти».
Детский дом прочно вошёл в сознание россиян как территория или «городок контрастов» (сегодня вместо привычного, поэтому до конца непонятого, в прошлом речевого оборота, употребляют убийственное слово «шок»). Мы узнаём, что
«С. 289. Однажды Татьяна Степановна мне сказала:
— Вы знаете, сколько у Людмилы [директора] всего дома?
И глаза её сделались размером со стёкла дымчатых очков. — Настоящая выставка! Антикварный магазин. И как это всё ей досталось, если приехала в Москву, простите, без смены нижнего белья? А сейчас — не прошло и десяти лет! — трёхкомнатная квартира! И причём — дети с нею не живут….Шефы дарят, а она половину самых ценных подарков к себе свозит.
— Если всё действительно так, то этим вопросом должна заниматься прокуратура.
— О! Прокуратура! — изумилась она моему дремучему невежеству. Знаете, в какую историю влипла ваша любимица Нора два года назад?.. С группой воспитателей, отчаявшись найти правду в наших инстанциях, они отправились к одному заслуженному работнику МВД… поделиться своими сомнениями. И среди шефов нашлись люди, готовые подтвердить, что часть ценных подарков, переданных детскому дому, перекочевали в обитель директрисы….Знаете, что он сказал?: — «Пусть каждый имеет столько, сколько хочет. И не дело граждан — считать чужие доходы!»
— В чём-то он прав, наверное… — нерешительно сказала я, очень удивлённая её рассказом.
— В «чём-то»? Да в том, что милиция заодно с ворами! Вот в этом он прав. (Когда власть начинает регулярно путать «принцип» реальности с принципом «удовольствия», то и ей можно посочувствовать). Они сговорились красть то, что плохо лежит, а плохо лежит всё. А чтобы совестливые граждане не вякали, они тут же политику шить начинают…Мол, пережитки сталинизма! Так что механизм хорошо смазан. И органы правопорядка, и Минпрос, и пресса — все на стороне воров. Вон опять очерк в газете тиснули — про «счастливое детство» под крылышком педагогини милостью божьей!
— Простите, а что было тогда, с милицией…Помните, когда ходили воспитатели по вопросу хищения шефских подарков?
— А! Тогда…И пошли эти дуры набитые — как же! Самые честные, самые принципиальные…Пошли четверо, вернулась в детский дом одна — Нора. Но уже не в воспитатели — в ночные…Интеллигентная женщина, а из упрямства работает сторожем….А остальные сейчас кто где: одна в дурдоме — признали паранойю, другая — вылетела с волчьим билетом. А две другие, и одна из них — Нора, получили такие анонимки, что хоть из города уезжай».
«С. 201. Вот наступила весна. И Лена опять заколобродила….Из милиции сообщили, что водит дружбу с ворами. А воры, надо сказать, жили себе не тужили весьма вольготно в нашем районе. Все знали, где притон, знали, куда они относят вещи на продажу, но… никто с ними войну не начинал (шизофрения власти?)».
«С. 203. Глазастая Фроська в раннем детстве была уморительно хорошеньким ребёнком. Льняные кудряшки, пухленькие щёчки — ангелочек, а не дитя!
Кончила своё «образование» в детдоме в ранге профессиональной воровки. Дело, между прочим, обычное…
С. 205. Воровские дела были после бегов самым тяжёлым наследием прошлого. Очень часто бега сопрягались с кражами».
(Сегодня и неспециалистам становится ясно, что бомжевание — это одна из масок шизофрении. Но ведь и склонность к воровству — не исключение, как и другие черты поведения, определяемые обществом как аморальные или антисоциальные).
Ещё более поражает то, что детский дом выполняет функции филиала психиатрической больницы. Основная идея моего повествования, была гениально предусмотрена Ларисой Мироновой: