Гость
Шрифт:
Поминки были скупыми и недолгими. Когда разошлись последние родственники и она машинально начала собирать со стола грязную посуду, мать, не сказавшая ей за это время ни одного слова, произнесла тихо и как-то бесцветно, словно прошелестела: «Возьми в доме все, что считаешь нужным, и, пожалуйста, уходи. Я не хочу больше тебя видеть. Живи как сможешь».
Петр больше не появился никогда. Он взял академический отпуск и уехал в Среднюю Азию, подрядившись снимать фильм о каких-то древних захоронениях для некой то ли японской, то ли французской телекомпании.
Спустя
Собираясь в редакцию, она спросила себя: зачем нужен этот разговор, все ведь было абсолютно ясно. Но, очевидно, оставалась все-таки какая-то не проставленная точка над и, которая могла занять свое место лишь после беседы с этой женщиной, так она чувствовала и действовать решила сообразно чувствам. Разговор не заладился поначалу, дама оказалась действительно высокомерной, а может, просто вела себя настороженно, что вполне можно было понять.
– У меня нет к вам юридических претензий, да и никаких других тоже.
– Тогда что же?
– Только одно: как письма попали к вам?
Журналистка молчала, не без любопытства разглядывая собеседницу, и, похоже, не торопилась с ответом, если вообще собиралась отвечать.
– То есть я знаю, откуда они к вам попали – их принес Петр Лазаревич, студент журфака, – она запнулась, произнося имя, и почувствовала, как предательский спазм перехватывает горло, но сумела справиться с этим довольно быстро – пауза не была долгой, – но я хочу знать, что было до этого, понимаете?
– Нет, совершенно не понимаю. Что значит – до этого?
– Ну, он же пришел к вам под каким-то предлогом?
– Он пришел ко мне по вашей просьбе.
– Что вы сказали? – Она готова была услышать любой ответ, кроме этого. Вопрос, конечно, прозвучал глупо и жалко, но хозяйка кабинета неожиданно смягчилась.
– Хотите кофе? И можете, кстати, курить.
Пауза пошла ей на пользу, пока секретарь готовила кофе и расставляла на столе посуду, а журналистка, извинившись, отвечала на телефонный звонок, она успела покурить и собраться с силами, мысли же по-прежнему были в разброде и шатании.
– Простите меня, Пит сказал вам, что я попросила его прийти и… – Она замешкалась, подбирая слова, но собеседница пришла ей на помощь.
– И предложить мне купить письма вашего деда, вернее, брата вашей бабушки. Кстати, давно она умерла?
– Недавно. Две недели назад.
– То есть, получается, после публикации? – Макияж журналистки был наложен тонко и умело, но и он не смог скрыть проступившей бледности, кровь просто отхлынула от ее лица. – То есть ее это убило?
Она только кивнула в ответ, говорить сейчас было бы очень трудно, слезы уже катились из глаз, срываясь в чашку с ароматным кофе.
Женщина, сидящая напротив, сняла дымчатые очки, без них глаза ее показались беспомощными, тонкие пальцы нервно сжали виски.
– Но вы же должны были это предвидеть… как же вы могли отдать письма? Если бы я знала, что она жива, я никогда… Он же ясно дал понять, что вы –
Слезы лились, все ее тело сотрясали рыдания, речь была прерывистой и довольно сумбурной, но она говорила и говорила, захлебываясь слезами, страшно боясь, что будет не понята.
С тех пор прошло очень много времени.
Она выжила, пройдя через весь этот кошмар, и даже вроде окрепла, в конце концов, уроки на своих ошибках усваиваются гораздо лучше. Она даже помирилась с матерью, хотя была убеждена – та не сумела простить ее до конца. Впрочем, и ей самой чувство прощения было неведомо – все эти годы она не переставала самой лютой ненавистью ненавидеть некогда любимого человека и никогда не забывала про себя пожелать ему заслуженной кары. Эта ненависть жила в ней, как живет на теле старое увечье, не причиняя острой боли, но и не позволяя избавиться и забыть о себе навсегда. Она была достаточно ленива и инертна, чтобы прилагать какие-либо усилия к тому, чтобы найти его и покарать самой, хотя в последние годы это не составило бы особого труда, но абсолютно точно знала: подари ей судьба такой счастливый случай – она найдет способ спросить с него сполна.
Сейчас он был полностью в ее руках и никакая сила не заставила бы ее позволить ему уйти.
– Бог с вами, Лазаревич, мы же не варвары. Людей на смерть не посылаем, даже журналистов. Расслабьтесь, пейте лучше коньяк и не дергайте тигров за усы.
– А тигриц?
– Тигриц тем более.
Разговор начал разгораться, как пламя, в которое вовремя подкинули вязанку хвороста. Был он легким, ни к чему не обязывающим, но очень ощутимо хрупким, слова и фразы словно нанизывались на тонкую нить, и стоило кому-нибудь бросить слово потяжелее или сделать резкое движение – все рассыпалось бы моментально.
Ненастье продолжало бушевать за стенами дома – все заглушали оглушительные раскаты грома, паузы между ними заполнял свирепый вой ветра и барабанный стук дождя. В доме становилось все прохладнее, и ощутимые сквозняки зло трепали пламя свечей, достигая уже и яркий огонь в камине – стихия словно посягала уже и на людское убежище.
– Чувствую себя прямо-таки третьим поросенком. Дом хотя из камней, но вот-вот рухнет.
– Рухнуть не рухнет, но вот затонет наверняка.
– К тому же река рядом, выйдет из берегов и поглотит нас как Атлантиду.
– И падет Третий Рим.
– Как и первый, погрязнув в излишествах и разврате.
– Ну хватит, прекратите, пожалуйста, и без того страшно.
– Мария, как бороться с беспричинными страхами?
– Беспричинных страхов не бывает. Бывают неосознаваемые причины.
– И как с ними бороться?
– С ними не надо бороться, их надо осознать.
– А дальше?
– А дальше страхи должны исчезнуть сами.
Как легко и приятно рассуждать о чужих страхах. Как там говорят: «Чужую беду рукою разведу?…» Правду говорят. Причину своего страха она знала слишком хорошо. Но разве было от этого легче?