Государь Иван Третий
Шрифт:
– Пошли гонца к татарам, пускай скачут на помощь, – приказал князь, повернувшись к одному из воевод.
Когда половина войска лесом ушла исполнять его приказ, он, вытащив меч, негромко произнес:
– Вперед! – и первым бросился в реку.
Внезапное появление москвитян привело Димитрия Борецкого в замешательство. По докладу его разведчиков, Холмский должен был идти к Демону.
– Как он тут оказался? – удивленно воскликнул Димитрий.
Что ему оставалось делать? Он вытащил меч. Вскоре звон стали, крики, вой огласили мирную местность.
Князь Холмский был
Новгородцы дрогнули, смешались. Но, когда почувствовали, что противник малочисленный, бой закипел с новой силой. И опять новгородцы начали теснить москвитян. И тут подоспели татары. Не любители открытого боя, они, точно рой пчел, налетели на новгородцев, осыпая их тучей стрел. Ряды новгородцев быстро таяли. Теперь воспрянули духом и остатки воинства Холмского. Димитрий Борецкий хотел личным примером поднять боевой дух своего войска и бился, как лев. Но… спохватился он поздно. Страх проник в души его воинства, и оно постыдно бежало. Борецкий со слезами на глазах опустил меч. Десяток татарских лучников наставили на него стрелы. Он проиграл и попал с воеводами в плен. У него в обозе нашли договорную грамоту новгородцев с Казимиром. По повелению Холмского ее отправили великому князю. Посланец нашел его в Руссе. Узнали об этом и новгородцы.
После известия о победе и пленении Борецкого великий князь ждал новгородцев с повинной. А те, по науськиванию литовской стороны, подняли мятеж. Воины заняли места на стенах.
В Литву за помощью поскакал новгородский посланник. Но ему пришлось вернуться. Когда ливонскому магистру доложили, что сторожевой пост схватил новгородского посланника, он приказал доставить его к нему. Вначале тот запирался. Тогда магистр приказал отвести его в подземелье. Посланник, увидев там, что какой-то полуголый человек развел в печи огонь и сунул в него железный штырь, понял, к чему клонится дело, и заорал диким голосом, умоляя отвести его к магистру. Там он все и рассказал. Магистр боялся Казимира больше, чем великого князя, и приказал рыцарям доставить гонца до самой границы с Новгородом.
Когда узнали о том, что помощи от Казимира не будет, боевой дух новгородцев стал угасать. Иван Васильевич, узнав о поведении новгородцев, рассвирепел и приказал привести к нему пленников.
– Вы за короля хотели драться? – глядя на Димитрия, проговорил он. – Тогда получайте: казнить их! – рявкнул великий князь.
Их схватили, выволокли наружу, повалили на колоду и отрубили головы. Один из палачей вытер свой окровавленный меч о подол одежды казненного Борецкого и бросил:
– А грозен наш князь, грозен! – и вздохнул.
– Да, – поддержал его другой палач, – грозен!
А в Новгороде кончался хлеб. Теперь подсуетилась московская сторона.
– Хотим великого князя! – раздался их клич. – Хотим, чтоб Феофил бил челом нашему государю!
Их, как прежде, не закидали камнями. Те, кто это делал, попрятались по норам.
И Феофил со старыми посадниками, подписывавшими договор с Москвой, поехал к Ивану Васильевичу, который стоял на Коростыни, при устье Шелони. Феофил, постигший характер великого князя, сразу к нему не пошел. А стал обходить его братьев, одаривая их, чтоб те за него замолвили словечко.
Митрополит, которого хворь свалила в постель, собравшись с силами, написал Ивану Васильевичу письмо, где просил его, если новгородцы попросят приема, чтобы он их принял. И Иван Васильевич его послушал. Принял и дал мир Новгороду. Но за это они заплатили ему пятнадцать тысяч деньгами и еще серебром. В договоре же новгородцы обязались: «…быть от великого князя неотступными, князей литовских не просить…»
Но после отъезда в Москву великого князя мир продержался недолго. Марфа Борецкая не могла простить казнь своего сына. И она пошла к боярину Василию Ананьину, который недавно был посланником в Москве и нагрубил там великому князю.
– Здрав будь, боярин, – приветствовала она его.
– И ты, матушка боярыня, будь здрава. Что тя привело ко мне? – спросил он, пытливо глядя на нее.
– Что остается мне, бабе, делать, коль вы, мужики, попрятались в норы, – ответила она зло.
Ее губы плотно сжались.
– Ты зря, матушка боярыня, так говоришь. Мы борьбы не оставляли. – Он затравленно посмотрел по сторонам. – Мы спросим с тех, кто орал за Москву, будь она неладна.
– А… знаю. Они живут на Славкове и Никитиной улице, – ответила Марфа, явно желая, чтобы боярин исполнил свои слова.
– Да, да, матушка, вот мы туда и наведуемся. Пущай все знают, как ратовать за Ивана. – Он говорил эти слова с напором, точно изменники были перед ним и он хотел выразить им свое презрение.
– Вот, вот… правильно. Еще и бояр Полинарьиных не обойдите. Они особенно ратовали за московского. Ты кого берешь? – неожиданно спросила она.
– Да… – замялся он.
– Ты говори, я людей знаю. А спрашиваю, чтоб там у тя перебежчиков не было, – пояснила она.
– А-а-а, – протянул он, – да Селезневых Матвея и Якова.
– Знаю их. У них Иван казнил брата Василия вместе… – она тяжело вздохнула, – с моим Димитрием.
– Андрея Телятева, Моисея Федорова, Афанасьева, – продолжил он.
– Знаю и их. Все они потерпели от Ивашки, – презрительно закончила она.
Ананьин не был пустобрехом. Вскоре послышались предсмертные крики, мольбы. Запылали дворы. Люди расплачивались за свою верность Москве. Но… было уже другое время. Жалобы посыпались в Москву. Они позвали Ивана в новый поход.
Глава 6
– Прошу к столу! – раздался звонкий, ироничный голос Софьи.
– Идем! Идем!
За обеденным столом вместо полумягких кресел стояли какие-то потертые стулья. На столе, в больших тарелках, – по рыбке, немного зелени и небольшая порция чечевицы, скудно политая маслом. А в середине, на блюде, что-то напоминало лепешку, посыпанную тонким слоем сыра.
– Да-а-а, – Андрей протянул, подставляя сестре кресло, – видел бы это наш отец! – и глубоко вздохнул.