Государь. О том, как надлежит поступать с людьми, Макиавелли Никколо

Государь. О том, как надлежит поступать с людьми

на обложку

Макиавелли Никколо

Шрифт:

Десять писем

I. К Риччардо Бекки [45]

Дабы получить полное представление, как вы желали, о здешних событиях, связанных с братом, узнайте, что кроме двух проповедей, копия которых у вас уже есть, он произнес в масленичное воскресенье еще одну и после пространных излияний призвал всех своих сторонников собраться в день карнавала в монастыре Сан Марко – он заявил, что будет молить о более явном знамении, если данные ему предсказания исходили не от Бога. Доминиканец сделал это, как говорят некоторые, чтобы крепче сплотить свою партию и поднять ее на свою защиту, ибо он опасался противодействия вновь сформированной Синьории, состав которой не был еще обнародован. Когда же в понедельник состав Синьории, о котором вы, вероятно, хорошо осведомлены, был объявлен, он увидел, что две с лишним трети враждебны ему, а так как папа [46] в своем бреве под угрозой интердикта требовал его выдачи, и доминиканец боялся, как бы Синьория ему не подчинилась, то он решил, возможно, по совету друзей, прекратить проповеди у святой Репараты [47] и перебраться в Сан Марко. Поэтому в понедельник утром, со вступлением в должность новой Синьории, еще в святой Рспарате он объявил, что во избежание беспорядков и ущерба для божьего дела отправляется назад, так что пускай мужчины приходят слушать его в Сан Марко, а женщины пусть собираются у Фра Доменико [48] , в Сан Лоренцо. Итак, когда наш брат оказался дома, он стал проповедовать на удивление смело и продолжает в том же духе, ибо страшась за свою судьбу и ожидая от новой Синьории враждебных действий, а равно рассчитав, что его падение будет гибельным для многих сограждан, он стал их запугивать и, на первый взгляд, очень убедительно, всячески восхваляя своих последователей и черня противников. Тут он употребил все средства, чтобы ослабить враждебную партию и [49] выставить преимущества своей; об этом я, как очевидец, расскажу несколько подробнее.

Письмо к Риччардо Бекки от 9 марта 1498 г. Р. Бекки – посол Флорентийской республики в Риме при дворе папы Александра VI до 7 января 1498 г. После этой даты он был заменен приверженцем Савонаролы.

Александр VI Борджиа (1492–1503).

Старое название кафедрального собора Флоренции – Санта Мария дель Фьоре.

Фра Доменико Буонвичини да Пеша, настоятель монастыря Сан Доменико во Фьезоле, последователь Савонаролы, казненный вместе с ним.

Сторонников Савонаролы и его религиозно – демократических реформ называли «Плаксами» (Piagnoni); им противостояли «Рассерженные» (Arrabbiati), представлявшие городскую олигархию; «Паллески» (Palleschi) – приверженцы семейства Медичи, у которого в гербе были аптекарские пилюли – шары (palle) и «Компаньяччи» (Compagnacci) – группы «золотой молодежи».

Первую проповедь в Сан Марко брат произнес на следующие слова Исхода: «Но чем более изнуряли их, тем более народ умножался и увеличивался» [50] , и прежде чем приступить к изъяснению этих слов, он указал причину своего возвращения, говоря: «Благоразумие есть правильное постижение возможного» [51] . Далее он сказал, что все люди устремлены к той или иной цели: для христиан эта цель – Христос, для прочих людей прошлого и настоящего цель вытекает из их религии. Мы, будучи христианами, соразмеряем наши поступки с нашей целью – Христом и, чтобы не уронить его высокого достоинства, должны благоразумно учитывать меняющиеся обстоятельства, так что когда… требуется положить жизнь за Христа, жертвовать ею, а когда следует укрываться, так и поступать, подражая тому, что мы читаем о Христе и о святом Павле. Так мы, добавил он, должны действовать и так мы действовали: когда необходимо было вступить в противоборство с безумием, мы так и сделали, в день Вознесения [52] , ибо того требовали обстоятельства и честь Господня, теперь же, когда ради Господа нужно склониться перед гневом, мы уступили. После этого краткого вступления он выстроил две шеренги – в одной воинствующие под водительством Божьим, здесь он и его сторонники, в другой находятся приспешники дьявола, то есть его враги. И приступив к более пространному изложению, он стал объяснять вышеприведенные слова Исхода, говоря, что вследствие гонений умножение добрых людей происходит двояким способом: духовным и количественным; духовным, поскольку в несчастье человек обращается к Богу и укрепляется, приближаясь к движущему его, как теплая вода при поднесении огня становится еще горячее, ибо в нем заключается движущая сила его тепла. Возрастают они также и числом, потому что существуют три рода людей: праведные – а это те, кто следует за мной; испорченные и закоренелые, то есть противники, и еще один тип людей, расточающих свою жизнь в удовольствиях, эти не упорствуют в дурных поступках, но не заботятся и о добрых делах, ибо не отличают одно от другого. Но поскольку деяния праведников и дурных отличаются друг от друга, ибо противоположности при сопоставлении выступают резче, люди третьего типа распознают испорченность дурных и простодушие добрых, а так как по природе нам свойственно избегать зла и стремиться к добру, они примыкают к последним и сторонятся первых, почему в несчастье и умножается число праведных, число же дурных уменьшается, и это тем более и т. д. Я передаю все это вкратце, потому что эпистолярный стиль не терпит пространных речей. Затем, пустившись, по своему обыкновению, во всякие рассуждения, он заявил, желая ослабить своих противников и перебросить мостик к следующей проповеди, что вследствие наших распрей воздвигнется тиран, который разрушит наши дома и разорит весь город, но это не противоречит сказанному им, что Флоренцию ждет процветание и господство над всей Италией, ибо тиран продержится недолго и будет изгнан; и на том он закончил свою проповедь.

Исход. 1, 12.

Ср.: Фима Аквинский. Сумма Теологии. II. 2; вопр. 47, 2.

В день Вознесения, 4 мая 1497 г., во время проповеди Савонаролы произошла стычка между «компаньяччи» и «плаксами».

На следующее утро, продолжая толкование Исхода и дойдя до того места, где говорится, как Моисей умертвил египтянина [53] , он объявил, что египтянин представляет дурных людей, Моисей же – проповедника, который умерщвляет таковых, разоблачая их пороки, и тут он сказал: «О египтянин, я поражу тебя насмерть», и вскрыл всю вашу подноготную, о попы, обращаясь с вами, как с падалью, на которую и псы не польстятся. Потом он прибавил (а к этому он и вел), что хочет нанести египтянину другую тяжкую рану, и сообщил, что Бог открыл ему, будто во Флоренции некто намеревается установить тираническую власть, и с этой целью строит козни и заговоры, и хочет изгнать брата, отлучить брата, преследовать брата, а это и есть не что иное, как стремление к тирании; и что нужно соблюдать законы. И он столько наговорил, что на следующий день подверглось публичному обвинению одно лицо, которое столь же близко к тирании, как вы к небесам. Но затем, когда Синьория заступилась за доминиканца перед папой, и когда он убедился, что врагов во Флоренции больше нечего бояться, тут он завел другую музыку, и если раньше пытался только сплотить свою партию, внушая ненависть к противникам и запугивая их словом «тиран», то теперь, не упоминая больше ни о тирании, ни о преступных происках, призывает сохранить единство и настраивает всех против верховного понтифика, на которого обратил ныне свои злые укусы, отзываясь о нем, как о самом последнем негодяе. Так он, по моему мнению, сообразуется с обстоятельствами момента и приукрашивает свое вранье.

Исход. 2. 12.

Засим оставляю на ваше сужденье толки, которые ходят в народе, людские ожидания и страхи, ибо вы человек благоразумный и можете судить о них лучше меня, потому что отлично осведомлены о наших настроениях, об особенностях момента и о намерениях папы, находясь там поблизости. Прошу вас только об одном: коль скоро вы не сочли за труд прочесть мое письмо, пусть вам не покажется обременительным и ответить, каково ваше мнение о нынешних обстоятельствах и настроениях с точки зрения здешних дел. Будьте здоровы.

Флоренция, 9 марта 1497 [54] .

Ваш Никколо ди м[ессер] Бернарда Макиавелли

ii. К Джованни Баттисте Содерини [55]

Сентябрь 1506 г.

(«Фантазии, адресованные Содерини»). Перуджа

Ваше письмо явилось передо мной в маске [56] , но с первых же слов я распознал его. Зная вас я охотно верю паломничеству в Пьомбино; но не сомневаюсь в ваших с Филиппе затруднениях, ведь одного из вас смущает недостаток света, а другого – его избыток [57] . Январь меня не беспокоит, лишь бы февраль не подвел [58] . Я огорчен опасениями Филиппе [59] и с трепетом жду, чем это кончится. (А). Ваше письмо было кратким, но для меня – я читал его и перечитывал – оказалось длинным. Оно доставило мне удовольствие, потому что дало случаи сделать то, к чему я никак не мог приступить [60] и чего вы мне делать не советуете; и только последнее, на мой взгляд, лишено всякого повода. Ваши слова удивили бы меня, если бы судьба не дала мне понятия о многообразии и изменчивости вещей, так что я вынужден почти ничему не удивляться или признать, что ни чтение, ни опыт ничего мне не поведали о поступках и образе действий людей.

Макиавелли датирует по флорентийскому календарю, в котором год начинался от Воплощения Христа, 25 марта.

Письмо к Джованбаттисте Содерини, сентябрь 1506 г. Джованбаттиста Содерини (1484–1528), племянник пожизненного гонфалоньера Пьеро Содерини, приятель Макиавелли.

Адрес на письме Содерини к Макиавелли был надписан рукой Бьяджо Бонаккорси, коллегой и другом последнего, который пересылал ему корреспонденцию в Перуджу, ко двору папы Юлия II.

В Пьомбино, на встречу испанского короля Фердинанда, отправлялись многие флорентийцы; как пишет к Макиавелли 12 сентября Джованбаттиста, его и их общего друга Филиппе ди Банко удерживают от поездки – «одного звезда, другого солнце» – откуда слова Никколо о недостатке и избытке света.

Джованбаттиста высказал опасение, что Макиавелли может задержаться при папе до января, и это помешает его хлопотам по устройству флорентийского ополчения.

Как можно понять из письма Содерини, Филиппе ожидал исхода какой – то тяжбы; следовательно, «звезда», которая не пускает его в Пьомбино, синоним судьбы.

Т. е. написать ответ.

Я знаю вас и знаю, какой ветер дует в ваши паруса, и если бы можно было осуждать вас за это (а осуждать нельзя), то я бы не стал, памятуя о том, в какие порты он вас прибивает, на какие ступени возводит и какие может внушать надежды. Итак, разделяя воззрение большинства (в отличие от вашего, где все – благоразумие), я вижу, что в делах важнее исход, которым они завершаются, а не средства, кои для этого используются. (Всякий руководствуется своей прихотью). Ведь одного и того же добиваются разными способами, и различные действия ведут к одной цели; если я еще мог в этом сомневаться, то поступки нынешнего папы [61] и их последствия убедили меня окончательно. (Б). Ганнибал и Сципион, оба выдающиеся военачальники, одержали бесчисленные победы: один из них, будучи в Италии, поддерживал единство в войсках жестокостью, коварством и неблагочестием, при этом он настолько привлек к себе народы, что они восстали против римлян. Другой добился от народа того же самого постоянством, милосердием и благочестием. (В). Но поскольку на римлян не принято ссылаться – Лоренцо Медичи [62] разоружил народ, чтобы удержать Флоренцию; мессер Джованни Бентивольо [63] ради сохранения Болоньи вооружил его; Вителли [64] в Кастелло и нынешний герцог Урбинский [65] разрушили крепости в своих владениях, чтобы удержать их, а граф Франческе [66] в Милане и многие другие строили крепости для безопасности. (Г). Император Тит [67] в тот день, когда не был кому – нибудь благодетелем, считал свою власть под угрозой, другой увидел бы угрозу в тот день, когда сделал бы кому – либо приятное. (Д). Многие, семь раз отмерив и взвесив, успевают в своих замыслах. Нынешний папа, который действует всегда наобум, безоружный случайно добивается того, что навряд ли удалось бы ему, действуй он по плану и с военной силой. Как показывают деяния всех вышеописанных лиц и бесконечного числа прочих, кого можно привести в пример в прошлом и настоящем, они приобретали, усмиряли и теряли царства по воле случая, и при неудаче иногда подвергался осуждению тот самый образ действий, который превозносили в дни успеха. (Е). Иной раз также, когда наступает конец длительному процветанию, причину ищут не в себе, а обвиняют небеса и расположение светил. Но отчего различные поступки иной раз одинаково полезны или одинаково вредны, я не знаю, хотя и хотел бы знать; однако, чтобы познакомиться с вашим мнением, я позволю себе смелость высказать свое.

Речь идет о Юлии II (1503–1513), безрассудные, на взгляд Макиавелли, поступки которого, не мешали ему действовать успешно. В частности, напору папы вынужден был уступить тиран Перуджи Джанпаоло Бальони, о чем Макиавелли доносил флорентийскому правительству 13 сентября 1506 г. Ср. также: Рассуждения о I декаде Тита Ливия. Кн. I, гл. XXVII.

Лоренцо Медичи Великолепный (1449–1492), правитель Флоренции с 1464 г.

Джованни II Бентивольи (1443–1506), правитель Болоньи с 1462 по 1506 г., когда Юлии II отнял у него город.

Вителли – семья кондотьеров, владевшая городом Читта ди Кастелло.

Гвидобальдо да Монтефельтро (1472–1508). герцог Урбинский с 1482 г.

Франческо Сфорца (1401–1466), с 1450 г. герцог Миланский.

Тит Флавий Веспасиан, римский император (79–81).

Полагаю, что как природа дала людям разные лица, так они получают от нее и разные ум и воображение, которыми руководствуется каждый. И поскольку, с другой стороны, время и обстоятельства изменчивы, – тому, кто идет навстречу времени, все замыслы удаются как по – писаному, и он процветает; напротив, несчастлив тот, кто отклоняется от времени и обстоятельств. Вследствие этого часто случается так, что двое, действуя по – разному, приходят к одинаковому результату, потому что каждый из них сталкивается с благоприятными для себя обстоятельствами, образующими столько положений, сколько существует земель и государств. Но так как времена и вещи и в целом, и в частностях подвержены изменениям, а люди не меняют ни своего воображения, ни образа действий, им то сопутствует удача, то их преследует невезение. И поистине, кто был бы настолько умен, чтобы постичь все времена и положения и приспособиться к ним, тому всегда везло бы, или он избегал хотя бы неудач, тогда сбылась бы поговорка, что мудрый командует звездами и роком. Но поскольку таких мудрецов не видно, в силу людской близорукости и неумения подчинить себе собственную природу, судьба непостоянна и распоряжается людьми, она держит их под игом. Для доказательства справедливости этого мнения я ограничусь вышеприведенными примерами, которыми я обосновал его, и пусть они дополняют друг друга. Новому правителю стоит основать свою репутацию на жестокости, коварстве и безверии в той провинции, где человечность, доверие и благочестие давно в избытке. Точно так же там, где некоторое время правили жестокость, коварство и безверие, пригодны человечность, доверие и религия, ибо как горечь возмущает вкус, а сладости приедаются, так людям наскучивает добро, а зло причиняет страдания. Вот в чем причины, наряду с прочими, почему Италия простерлась перед Ганнибалом, а Испания – перед Сципионом [68] ; время и обстоятельства оказались благоприятными для образа действия каждого из них. Но в это же самое время человек, подобный Сципиону, не достиг бы такого успеха в Италии, а подобный Ганнибалу в Испании, как каждый из них в своей провинции.

Ганнибал (247–182 до н. э.) и Сципион Старший (ок. 235–183 до н. э.) – излюбленные у Макиавелли образцы противоположных методов ведения войны и управления войском – первый более жестокого; второй – мягкого.

Никколо Макиавелли [446]

(A) Кто не умеет фехтовать, собьет с толку опытного фехтовальщика.

(Б) Наконец, [не следует] никому давать советы и пользоваться чужими советами, кроме общего совета каждому – следовать велениям души и действовать смело.

(B) Людям наскучивает добро, а зло причиняет страдания; горечь противна вкусу, а сладость приедается.

(Г) Искушать судьбу, она дружит с молодыми, и применяться к требованиям времени. Но нельзя и обладать крепостями, и не иметь их; нельзя быть [сразу и] жестоким и милосердным.

(Д) Когда судьба изнемогает, человек, семья, город переживают крах; удача в судьбе каждого основана на его образе действия и всегда обречена на истощение, в этом случае нужно вернуть ее другим способом.

(Е) Сравнение с конем и удилами относительно крепостей.

III. К Луиджи Гвиччардини

Досточтимому мужу и любезному брату

Луиджи Гвиччардини [69] в Мантую

Письмо к Луиджи Гвиччардини от 8 декабря 1509 г. Луиджи Гвиччардини, старший брат историка Франческо Гвиччардини, в будущем гонфалоньер перед падением режима Медичи в 1527 г.; Макиавелли посвятил ему стихотворение «Капитоло о тщеславии». В Мантую он приехал посетить больного брата Якопо.

Прах побери, Луиджи, подумай только, как по – разному волею судьбы завершаются у людей одинаковые предприятия. Вы переспали с той [о ком пишете], и стоило появиться у вас желанию, как вы хотите повторить, а я после многодневного пребывания здесь за отсутствием супружеских утех, стал неразборчивым и тут набрел на старуху, которая стирает мне белье. Она живет в полуподвале, куда свет проникает только через входную дверь. Однажды, когда я проходил мимо, она меня узнала и, обрадовавшись, пригласила заглянуть, посулив немалое удовольствие – якобы, у нее была красивая рубашка на продажу. Я, как дурачок, ей поверил и войдя увидел в полумраке женщину с полотенцем на голове, закрывавшим лицо. Изображая застенчивость, она жалась в углу. Старая пройдоха подвела меня ближе, взяв за руку, и сказала: «Вот рубашка, которую я вам предлагаю, сперва испробуйте, а потом заплатите за нее». Как человек скорее робкий, я перепугался, но потом, оставшись наедине с этой женщиной и в темноте (потому что старуха сразу вышла и закрыла дверь), я овладел ею; и хотя оказалось, что у нее дряблые ляжки, влажное отверстие и зловонное дыхание, вследствие моего отчаянного желания все сошло. После этого, пожелав увидеть названный товар, я взял из очага горящую головню и зажег висевший наверху светильник. Едва он загорелся, факел чуть не выпал у меня из рук. О ужас! Уродство этой женщины было столь велико, что я чудом не испустил дух на месте. Сперва в глаза бросились лохмы волос, не черных и не седых, но с проседью, и хотя на макушке у нее была лысина, где свободно прогуливались одинокие вши, немногочисленные и редкие пряди достигали бровей, а в середине узкого и морщинистого лба была выжжена отметина, как будто ее заклеймили у рыночного столба [70] . Брови были покрыты кустиками волос, облепленных гнидами, из глаз один был выше, а другой ниже и меньше второго; они слезились и источали гной, веки были голыми, нос курносый; одна из сопливых ноздрей обрезана; рот был большой, как у Лоренцо Медичи [71] , но кривой на одну сторону, откуда стекала слизь – из-за отсутствия зубов она не могла сдержать слюну. Верхнюю губу покрывали довольно длинные, но редкие волосы; вытянутый подбородок торчал немного кверху, на нем росла бородка, доходившая до основания шеи. Потрясенный, я растерянно взирал на это чудовище; заметив мое состояние, женщина хотела спросить: «Что с вами, сударь?», но будучи косноязычной, не смогла произнести, и как только она открыла рот, оттуда пахнуло таким зловонием, что мой желудок не в силах был сдержать отвращение, вызванное оскорблением двух нежнейших чувств, которому подверглись их врата – глаза и нос, и меня тут же над ней стошнило.

У столба на Меркато Веккьо во Флоренции клеймили скот в ярмарочные дни.

У Лоренцо Великолепного, упоминавшегося в предыдущем письме, был широкий рот с узкими губами.