Государева охота
Шрифт:
Екатерина послушалась. Однако сердца, отданного графу, она уже не могла вернуть, оттого и улучала чуть ли не каждый день полчаса или даже час, чтобы к назначенному времени выбраться через проломленный забор, убежать в лес и упасть в объятия своего возлюбленного.
Между молодыми людьми было уже сказано так много, а времени у них было так мало, что они не тратили его на пустые слова. Граф потянул Екатерину в заросли, мимо привязанного к дереву коня. Они очутились на небольшой полянке. Когда ветки сомкнулись за ними, Миллесимо проворно расстелил на траве плащ. Екатерина села, расстегивая на груди платье. Откинулась на траву, отдавая себя губам и рукам графа, чуть отвернув голову, чтобы яркое солнце не било в глаза. И слишком длинный подол амазонки не стал помехой, потому что уже не первый раз влюбленные принадлежали друг другу на этой поляне, где сминали траву и лесные цветы, срывая взамен цветы наслаждения и страсти. Они стали любовниками чуть ли не в первый же день после того, как поняли: их счастью угрожает опасность. Между ними было давно решено бежать вместе, как только Миллесимо удастся уговорить своего родственника Братислава устроить ему перевод в Вену. Они обвенчаются тайно, граф Вратислав поможет оформить проездные документы.
Они не хотели думать о том, что расчетливый посланник не пожелает портить свою карьеру в России, ссорясь с влиятельными Долгорукими. Они не хотели думать о том, что родители Екатерины могут заподозрить неладное и применить к ней самые решительные и крутые меры, вплоть до того, что и в монастырь запереть. Они не думали, что у этой связи могут быть естественные последствия... Они вообще ни о чем не думали, кроме страсти, сводившей их с ума, а оттого и встречались на этой поляне — ради нескольких мгновений полного и безраздельного обладания друг другом.
Конь спокойно пощипывал траву. Поначалу его пугал и будоражил запах похоти, он начинал рваться, ржать, мешал любовникам, но теперь привык и лишь изредка косился на них, когда стоны и вскрики становились особенно громкими.
Однако был поблизости еще один наблюдатель, который жадно таращился на два сплетенных тела. Она — да, она, потому что это была женщина — не пропустила ни одного движения, ни одного поцелуя. И чем дольше смотрела, тем более возбуждалась сама — до такой степени, что больше уже не могла стоять спокойно. Особенно сводило ее с ума зрелище резко движущейся спины Миллесимо, его напряженных бедер, настолько туго обтянутых шелком панталон, что тренированные мышцы умелого наездника и заядлого танцора так и переливались, словно перетекали одна в другую. Ей никогда не приходилось видеть мужчину в настолько плотно облегающих штанах. Шелк смотрелся, словно вторая кожа, производя полное впечатление наготы. И наконец женщина не выдержала: запрокинулась на траву, подняла юбку и принялась ласкать себя, подгоняемая все убыстрявшимся дыханием любовников, которые приближались к сладостной развязке. Она закрыла глаза, теребила свою плоть, рвала на себе одежду, представляя, что эти сильные, узкие, напряженные бедра бьются меж ее колен... и достигла желаемого в тот миг, когда Миллесимо с хриплым стоном извергся в лоно своей возлюбленной, которая сжимала в кулачках вырванную, смятую траву, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от восторга.
А та, другая женщина не находила нужным сдержаться. Она испустила протяжный вопль, похожий на рычанье удовлетворенной самки.
Испуганный конь громко заржал.
Миллесимо вскочил, рывком поднял с травы Екатерину и метнулся вместе с ней в чащу, под прикрытие частокола деревьев. Однако бросилась наутек и женщина, перепуганная звуком собственного голоса. Конь перестал бить копытами, успокоился и снова потянулся к траве.
— Что это было? — в ужасе прошептала Екатерина, кое-как одергивая юбку. — Нас увидели? Кто там? Там кто-то есть?
Миллесимо напряженно вглядывался в сплетенье ветвей. Что-то коричневое мелькало там, и он не сразу понял, что это круп его собственного коня.
— Кажется, никого, — ответил он неуверенно. — Я помню, как заржал Байярд...
— Да, но кто-то кричал, кричал так ужасно! — пробормотала Екатерина, едва владея дрожащими губами. — Это был какой-то нечеловеческий голос. Нас видели, я чувствую это! Это шпионы отца, я знаю! Этот проклятущий Стелька... — Ее голос оборвался испуганным рыданием. — Мы пропали!
— Если бы нас видели шпионы твоего отца, то вряд ли стали бы так дико вопить, — рассудительно ответил молодой граф. — Сама посуди: им нужно было не спугнуть нас, а выследить. Верно?
Екатерина слабо кивнула.
— Скорее всего, это какая-то крестьянка забрела в чащу за ягодой или грибами и наткнулась на Байярда. Испугалась, может быть, даже приняла его за медведя или еще какого-то ужасного зверя, вот и заорала, ну а он, конечно, тоже струхнул, заржал... Так вполне могло быть, верно?
Екатерина опять кивнула, изо всех сил пытаясь уверить себя, что так, именно так все и было, но никак не могла успокоиться. Сердце чуяло беду. Если их видели, если донесут отцу... Ведь Миллесимо так и не удалось убедить графа Братислава о необходимости скорейшего отъезда из России. И сколько еще придется убеждать — неведомо. А за это время всякое может произойти. Если бы можно было прямо сейчас сесть впереди Альфреда на его коня, как в тех французских книжках с картинками, которые граф ей приносит и в которых храбрые рыцари запросто похищают своих возлюбленных в любое удобное для них время! Но жизнь — это не книжка с картинками. В ней все сложнее, все проще, все страшнее. Семья не потерпит бесчестия, они вынудят императора принять такие жуткие меры после ее бегства... Да его и вынуждать не придется. Может быть, Екатерина и не больно-то нравится ему, но сама мысль о том, что женщина, которой он оказывал внимание, может предпочесть другого, заставит его потерять голову от ярости. Хоть Петр и мальчишка еще, но Екатерина боится этого мальчишки, ибо знает, что в его жилах течет кровь бешеного императора Петра Первого. Судьба его первой жены, Евдокии Лопухиной, проведшей жизнь в самом суровом монастырском заточении только за то, что Петр полюбил другую, судьба его неверной подруги Марии Гамильтон, расставшейся с головой, потому что она осмелилась полюбить другого...
Надо как можно скорее вернуться домой, решила Екатерина, убедиться, что никто не заметил ее отсутствия. Скажет, ей стало дурно по-женски, такое бывает после целого дня бешеной скачки. Матушка поможет отовраться...
Миллесимо пытался удержать возлюбленную, но понял ее состояние и все, что мог, это проводил на тропку, ведущую к усадьбе. Крепко обнял на прощание, чувствуя, как напряжено ее тело. Впервые Екатерине хотелось, чтобы свиданье закончилось как можно скорей, даже поцелуй казался слишком долгим, опасно долгим!
Кое-как высвободившись из рук графа, она побежала по тропке — и вдруг вскрикнула, метнулась в сторону:
— Змея!
Змей, лягушек, ящериц она боялась еще сильнее, чем отца, чем даже императора.
Миллесимо схватил валявшуюся в траве коряжину, кинулся на помощь, но с облегчением расхохотался:
— Да это просто какая-то тряпка!
Поднял ее — и нахмурился. Тряпка? Нет, это пояс со множеством карманов и пряжек. Он сделан из очень тонкой и прочной кожи, а изнутри подшит мягкой тканью, чтобы не натирал голое тело. Ведь такие пояса обычно прячут под одеждой. В них носят деньги, драгоценности, секретные письма. Но все карманы этого пояса были пусты, содержимое их исчезло бесследно. Нет, не все... один карман был застегнут, и в нем Миллесимо обнаружил розовый яшмовый сосуд с золотой крышечкой. Сосудец был маленький и плоский, выточенный в форме сердечка, а крышечка притерта настолько плотно, что, как ни старался граф, не мог ее повернуть. А может быть, тут был какой-то секрет, кто знает.
Екатерина взяла из рук возлюбленного сосудец, восхищенная его красотой и тонкостью работы. Даже на миг забыла об опасности. Поглядела на пояс — и вдруг смутное воспоминание воскресло в голове. Как это кричал перепуганный Никодим Сажин, обвиненный в краже золота у испанского курьера? «Не было у него мошны! Был токмо пояс с карманчиками...»
Не тот ли самый пояс держит в руках Екатерина? Но коли так, кто обронил его? Похищен в Лужках, а валяется здесь, близ усадьбы Долгоруких?
Она вспомнила, как волокли на конюшню преступного Никодима. А дочь его? Где была в это время его омерзительная дочь? Бегала по лесу, где и потеряла пояс, который, должно быть, украла у отца. А может, Никодим сам отдал его дочери, предварительно опустошив карманы. Но не все... Понятно — не смог открыть сосуд. Что же там может быть?..