Государство
Шрифт:
Рядом нарастал шум. Похоже, через стену железной обшивки тоннеля и толщу грунта идет параллельная ветка, возможно техническая, хотя, тут он покопался в памяти, – О ней он и не слышал. Скоро справа или слева пронесется состав.
Ход невидимого поезда продолжал усиливаться, а его состав охватила мелкая дрожь. Звук был не привычный, фыркающий, казалось еще мгновение и раздастся гудок. Точно такой, как показывают в старых бесцветных фильмах, расчерченных царапинами от многократного показа на кинопроекторах, где поезд прибывает на одинокую станцию, с колоколом
Теперь шум был слышен вполне отчетливо. Электропоезда все не было. На секунду ему показалось, что в тоннеле стало светлее. Свои фары он приглушил. Зрачки фонарей отражались в зеркалах прожекторов и едва рассеивали темноту, а яркость света нарастала.
От следующего, – А вдруг? – Павел съежился. Чернота раздвигалась там, далеко, впереди. Навстречу ему и сотне беззаботных пассажиров за его спиной кто-то двигался. Кожа на спине стала сокращаться, заставив вытянуться как струна, и внимательно вглядеться в темноту.
– Твою ж то мать, – выругался он, непроизвольно, стремясь крепким словцом подкрепить душевное равновесие, а больше потому, что хотел быть похож на старших коллег, которые так говорили в любой ситуации. Даже, когда им в столовой наваливали в плоскую тарелку макарон и кусок гарнира. – Твою ж то мать, – восхищенно восклицали мужики.
В тоннеле, уже без сомнений – действительно становилось светлее.
В голове самопроизвольно включился и защелкал старый пленочный кинопроектор братьев Люмьер, который на бешеной скорости стал воспроизводить сцены из его короткой жизни.
Хаотично в неправильно порядке мозг воспроизводил самые приятные моменты его жизненного пути. Детство, мама, море. Обычно так бывает перед смертью. На секунду в черепной коробке прорезалась врожденная самоирония, – Свет в конце тоннеля он все-таки увидел, – подумал и усмехнулся.
Следующая мысль, – Спасти пассажиров, – но она исчезла так быстро, как будто и не возникала.
В метрах тридцати от его состава покатый бок тоннеля прорезал четкий светлый луч. Павел оцепенел. На смену страху пришло сомнение, удивление и замешательство.
На секунду проступили ребра железных бело-зеленых от времени плит. И тут же подумал, – Что это не так. Железные вкладыши зеленели на глазах, по мере нарастания стука колес. С запредельной для электропоездов скоростью его ветку пересек черный матовый пузатый паровоз, какие в наше время обычно стоят на постаментах, в качестве памятников, из окон вагонов которого лился приятный зеленый свет, а из трубы, на паровом котле, валили клубы дыма.
Павел плотно закрыл глаза, а когда открыл их, впереди была – пустота, из которой свет прожекторов едва выхватывал несколько блестящих то ли от сырости, то ли от масла – черных жирных шпал. Сквозняк принес запах угольной с нотками древесной гари. Табло высвечивало желтые кубики времени.
Состав медленно тронулся и он впервые увидел, то, что раньше никогда не замечал, поскольку этот не освещенный перегон проскакивал быстро. В стенах тоннеля по диагонали стояли огромные вогнутые по форме тоннеля, едва различимые, плотно подогнанные створки ворот, которые закрылись так бесшумно, что он и не почувствовал одновременной работы мощных механизмов.
3
Это был четверг. А по четвергам планерка. Графики машинистов электропоездов были настолько разные, что увидеться всем. Хотя нет, не всем, а большей части коллектива удавалось только здесь, в течение получаса.
Шеф был от природы малоразговорчив и этому, честно говоря, были рады все. Встреча с начальством не затягивалась, а ограничивалась коротким докладом с перечислением планов, редких новостей и еще более редких вопросов и обсуждений.
Люди работали в основном взрослые и понимали обсуждать тут нечего и работать надо в тех условиях, что есть. За каждым из старожилов депо в небольшом зале с трибуной и столом для президиума – он, кажется, не изменился с момента прокладки первой Сокольнический линии – закрепилось место; тоже не новый, обитый черной клеенкой, которая кое-где слезла, обнажив матерчатую основу стул с шаткой спинкой.
За годы работы утреннее совещание превратилось в церемонию, сюда приходили определенными группами и садились в определенном порядке. Рядом с Павлом всегда сидел Алексей, парень моложе его на несколько лет, улыбчивый и щербатый.
Они не были друзьями, но это было добротное, крепкое знакомство основанное, наверное, на правильной оценке тех качеств, которыми они обладали, а каждый в целом был порядочный человек.
– Здарова, – с улыбкой сказал Алексей.
– Здарова, – ответил Павел и по привычке взмахнул правой рукой.
Шефа, как и всех выступающих, слушали плохо. До осмысления не доходила и сотая часть всей информации. В действительность человека возвращало только непосредственное обращение к нему.
Беседу соседей по ряду прервал Ник-Ник, так сокращенно за глаза называли начальника, Николая Николаевича, который сказал Павлу, что его поезд, хотя он еще и бегает пора показать мастерам и дать профилактический ремонт. Заняться этим надо было завтра, – А то, что надо сделать завтра обычно забывается сразу, – беззаботно подумал Павел.
Темень. Изо рта валит пар. Утро у машинистов не то, что ранее. Оно сверхраннее. На работу привозили ночью. От того, что это было зимой, ощущение складывалось, что глубокой ночью. К огромному ангару, где спали поезда, надо было идти через надземный переход.
Павлу нравился этот момент. В темноте, которую четко разрезали уличные фонари, он видел распахнутые ворота, из которых падал свет промышленных ламп, окаймляя выпуклые лица электропоездов.
Все они, а их было больше двух десятков, стояли ровно, словно бойцы перед штурмом или зубы в молодом рту. Вот поезд Сереги Чернышева, вон Юрки Денкова, вон мой…. Когда кто – то уезжал строй нарушался и прежняя красота исчезала. Поднявшись наверх перехода, он оглянул ангар и очнулся. Для столь раннего часа строй был уже нарушен.