Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера
Шрифт:
И все-таки Либо, от природы спокойный и добродушный, терпел и никогда не показывал, что обижен или задет. Но Пипо знал своего сына и понимал, как ему плохо. Со временем даже до Новиньи, несмотря на всю ее бесчувственность, начало доходить, что того, как она ведет себя с Либо, нормальный человек терпеть не станет. Ну как же ей добиться хоть какой-нибудь реакции от этого неестественно спокойного, мягкосердечного, красивого мальчишки?
– Вы хотите сказать, что проработали здесь все эти годы, – заявила она однажды, – и даже не знаете, как свинксы размножаются? Откуда вы
– Когда они изучали наши языки, – мягко ответил Либо, – мы объяснили им про мужской и женский род. Свинксы решили, что они мужчины. Других, тех, кого мы никогда не видели, они называют женщинами.
– То есть они могут размножаться как угодно – от почкования до митоза! – В ее голосе звенело презрение.
Либо медлил с ответом. Пипо, казалось, слышал, как его сын передвигает фразы в голове, пока из них не выветрится возмущение.
– Конечно, я бы предпочел заниматься физической ксенологией, – наконец произнес мальчик. – Тогда бы мы могли сопоставить то, что ты узнала о здешних животных, с результатами исследований клеток пеквениньос.
У Новиньи отвисла челюсть.
– Вы что, даже образцы тканей не взяли?
Либо слегка покраснел, но голос его оставался по-прежнему ровным. «Пожалуй, это напоминает допрос в застенках инквизиции», – подумал Пипо.
– Наверное, это глупо, – проговорил мальчик, – но мы боимся, что пеквениньос начнут интересоваться, зачем нам куски их кожи. И если кто-то из них случайно заболеет, не подумают ли они, что мы в этом виноваты?
– А почему не взять что-нибудь из «отходов»? Даже волосок может дать нам очень много.
Либо кивнул. Пипо, следивший за ними из-за терминала в дальнем конце комнаты, узнал жест – мальчик неосознанно копировал отца.
– Многие племена Земли верили, что экскременты содержат какую-то часть жизненной силы владельца. Как и волосы, ногти. А если свинксы решат, что мы пытаемся приобрести над ними магическую власть?
– Разве вы не знаете их языка? И мне казалось, что многие из них говорят на звездном. – Она даже не пыталась скрыть свое возмущение. – Разве вы не можете объяснить, для чего нужны образцы?
– Ты права, – спокойно ответил он. – Но если мы станем объяснять, зачем нам потребовались куски их тканей, то можем, сами того не желая, обучить их биологическим концепциям, до которых им нужно расти еще тысячу лет. Именно поэтому закон запрещает такие эксперименты.
Наконец Новинья отступила:
– Я не знала, что доктрина минимального вмешательства связывает вас по рукам и ногам.
Пипо был рад, что ее надменность улетучилась, хотя на смену ей пришла приниженность, что было почти так же плохо. Девочка так долго была отрезана от людей, что разговаривала – будто монографию читала. Иногда Пипо казалось, что он вмешался слишком поздно, что она уже не станет человеком.
Он ошибался. Как только девочка убедилась, что они знают свое дело, а сама она совершенно невежественна во многих вопросах, ее агрессивность улетучилась и Новинья ударилась в другую крайность. Несколько недель она почти не разговаривала с Пипо и Либо, а лишь тщательно изучала их доклады, пытаясь разобраться в целях и методах, и иногда обращалась к ним с вопросами, на которые получала вежливые и подробные ответы.
Спустя время вежливость сменилась фамильярностью. Пипо и Либо начали свободно говорить в ее присутствии, обсуждать свои догадки о причинах возникновения странных обычаев свинксов, о подлинном содержании их порой нелепых высказываний, о том, почему они до сих пор остаются загадкой. Сводящей с ума загадкой. И поскольку наука о свинксах была сравнительно молодой, Новинье потребовалось совсем немного времени, чтобы стать экспертом по вопросу и даже построить множество гипотез. Пипо поощрял ее:
– В конце концов, все мы одинаково слепы.
Пипо предвидел, что произойдет потом. Тщательно культивируемое спокойствие Либо делало его в глазах сверстников заносчивым. Он безусловно предпочитал общество отца компании сверстников. Его одиночество было не столь вызывающим, как у Новиньи, но почти столь же полным. Теперь, однако, общий интерес к свинксам словно магнитом тянул их друг к другу. Действительно, с кем же еще им говорить, если, кроме них, только Пипо способен понять смысл беседы?
Они отдыхали вместе, вместе смеялись до слез над шутками, которые не произвели бы впечатления на любого другого лузитанца. Подобно тому как свинксы давали имя каждому дереву в лесу, Либо в шутку окрестил всю мебель Станции Зенадорес и время от времени объявлял, что тот или иной предмет обстановки в дурном настроении и его не следует беспокоить. «Не садитесь в Кресло! У него приступ радикулита!» Им никогда не доводилось видеть самку свинкса, а самцы отзывались о своих половинах с почти религиозным страхом. Новинья написала серию докладов-пародий, посвященных вымышленной самке по имени Преподобная Мать. Дама эта была злобной, властной и исключительно недобропорядочной.
Впрочем, их жизнь заполняли не только шутки. Были проблемы, беспокойство, а однажды возник даже смертельный страх: им показалось – они совершили именно то, что стремился предотвратить Межзвездный Конгресс, и стали причиной радикальной перемены в обществе свинксов. Началось все, естественно, с Корнероя, который продолжал задавать ошеломляющие, невозможные вопросы. Ну например: «Если здесь нет второго города людей, как же вы будете воевать? Убийство малышей не принесет вам славы». Пипо пробормотал что-то о том, что люди никогда не поднимут руку на малышей пеквениньос, но он не сомневался, что Корнерой спрашивал его совсем не об этом.
Пипо уже несколько лет знал, что война не чужда свинксам, но Либо и Новинья много дней горячо спорили о том, хотят ли свинксы войны, или для них она просто неизбежность, естественный порядок вещей. Появлялись и другие отрывочные сведения, важные и не очень, порой и вовсе нельзя было определить степень их серьезности. В каком-то смысле сам Корнерой был живым доказательством мудрости политики, запрещавшей ксенологам задавать вопросы, из которых свинксы смогут почерпнуть сведения о человеческой культуре. Вопросы Корнероя сообщали им больше, чем его ответы.