Говорят что здесь бывали… Знаменитости в Челябинске
Шрифт:
Человек богемы
А начиналось всё в Киеве, где 8 (21) марта 1889 года в семье адвоката Николая Петровича Вертинского родился сын Александр. Судьба его изначально складывалась несчастливо. Когда Саше исполнилось три года, умерла его мать, а еще через два года – отец. Сироту взяла на воспитание тетка по матери. Видимо, она предполагала дать ему достойное образование. Однако учеба в гимназии с ее древними языками, системным изучением различных наук не нашла отклика в душе юного Вертинского. Он пропускает занятия, приходит на уроки неподготовленным и очень скоро оказывается в числе исключенных. При этом он сближается с кружком интеллигенции, собиравшимся на квартире преподавательницы гимназии Софьи Николаевны Зелинской и ее мужа Николая Васильевича Луначарского, брата будущего наркома просвещения.
Встречи с Николаем Бердяевым, Михаилом Кузминым, Марком Шагалом, Натаном Альтманом и другими деятелями российской культуры подтолкнули Вертинского к занятиям литературой и театром. Он начал писать небольшие рассказы, миниатюры для киевских газет, ходить на концерты и спектакли. В поисках заработка продавал открытки, грузил арбузы, был корректором в типографии и даже помощником бухгалтера в гостинице, откуда вскоре был уволен «за неспособностью». Тогда же он становится частью киевской богемной молодежи. Покупает на рынке поношенный фрак и создает свой первый сценический образ – молодого, разочаровавшегося в жизни гения. Тогда же он решает, что место гениев не в Киеве, а в Москве и, скопив 25 рублей, уезжает в древнюю российскую столицу.
Москва пала к ногам юного Вертинского далеко не сразу. В 1913 году он попытался поступить в Московский художественный театр. Пройдя отборочные туры, попал в «пятерку» претендентов. Но на заключительном этапе конкурса начинающего актера забраковал К. С. Станиславский, которому не понравилось, что Вертинский сильно картавил. Осенью того же года Александр поступил в труппу театра М.А. Арцыбушевой, а годом раньше дебютировал в кино.
Началась его артистическая жизнь. В Москве Вертинский сблизился с футуристами, был дружен с В. В. Маяковским. Ему нравилось эпатировать обывателя оригинальным внешним видом (он мог пройтись по улице в куртке с помпонами вместо пуговиц, с набеленным лицом и моноклем в глазу). Не устоял он и перед «проклятием эпохи» (так в начале XX века называли кокаин). Страсть Вертинского к наркотику зашла столь далеко, что у него стали случаться галлюцинации, и он вынужден был начать лечение.
Чтобы вырваться из кокаинового плена, Вертинский уехал на фронт (в разгар Первой мировой войны). Назвав себя «брат Пьеро», он записался на санитарный поезд № 68, курсировавший между Москвой и передовой. Делал перевязки раненым и пел для них.
В 1915 году, вернувшись с фронта после легкого ранения, он начинает регулярную концертную деятельность. Исполняемые им в костюме Пьеро в кабаре и театрах миниатюр «ариетки» («Жамэ», «Сероглазочка», «Маленький креольчик» и др.) неожиданно становятся популярными. Критики недоумевали. Пресса ругала. Но это только увеличивало число поклонников «Русского Пьеро». В 1916 году Вертинский был уже известным артистом. А к 1917 году с гастролями побывал во многих городах и весях Российской империи. Падение Временного правительства совпало с его первым бенефисом. В 1917 году он написал известный романс «Я не знаю, кому и зачем это нужно», посвященный гибели в Москве трехсот юнкеров. В этом романсе были такие строчки:
«Но никто не додумался просто стать на колениИ сказать этим мальчикам, что в бездарной странеДаже светлые подвиги – это только ступениВ бесконечные пропасти к недоступной весне…»По сохранившимся легендам, Вертинского вызвали в ЧК и потребовали объяснений. «Вы же не можете запретить мне их жалеть!» – будто бы заявил артист. «Надо будет – и дышать запретим!» – ответили не склонные к сантиментам чекисты.
В конце 1917 года певец уезжает с гастролями на юг России, а затем вместе с остатками Белой армии покидает страну на пароходе, отходящем в Константинополь.
Дорога домой
В отрыве от России Вертинский прожил 23 года. В Турции ему посчастливилось купить паспорт на имя греческого гражданина Александра Вертидиса (так звучала фамилия на греческом). В 1922–1934 годах артист жил и выступал в Европе. В Польше он познакомился с еврейской девушкой Рахиль, на которой женился. При регистрации брака в Берлине невесту записали как Ирен Вертидис. Счастливой их семейная жизнь не была, и супруги в скором времени расстались. В 1927 году Вертинский поселился во Франции. Выступал на престижных площадках. Интерес к нему проявили и в Америке, куда он прибыл в 1934 году. В Голливуде певцу предложили снять фильм о его судьбе, но, испытывая трудности с английским, он отказался. Жизнь Вертинского за границей складывалась достаточно удачно: он дружил с певцом Ф. Шаляпиным и актером И. Мозжухиным, обедал с миллионерами, познакомился с Чарли Чаплином, записывался на пластинки. При всем этом он не мог забыть о России, в его репертуаре появляется множество ностальгических песен:
«Принесла случайная молваМилые, ненужные слова…Летний сад, Фонтанка и Нева…»В 1935 году Вертинский приехал в Китай. В Шанхае с аншлагами прошли двадцать его концертов (для сравнения: Шаляпин смог дать только два). Там же он стал совладельцем ночного клуба «Гардения» и познакомился со своей второй женой Лидией.
Лидия Владимировна Циргвава родилась в Харбине, ее отец служил в управлении Китайско-Восточной железной дороги. Девочке было десять лет, когда Владимир Константинович умер, и они с матерью переехали в Шанхай. Весной 1940 года состоялось знакомство 17-летней Лили и 51-летнего Вертинского. На склоне лет Вертинского посетило действительно сильное и глубокое чувство. Видеться с возлюбленной он мог только по выходным, а в другие дни писал ей нежные и трогательные письма.
Против их брака была настроена мать избранницы – ее пугала разница в возрасте. Но 26 апреля 1942 года свадьба Вертинских состоялась. Брак был удачным, Вертинские прожили пятнадцать счастливых лет. 28 июля 1943 года у них родилась их первая дочь Марианна; а 19 декабря 1944 года – Анастасия. Впоследствии обе дочери стали известными актрисами.
Уехав из России в гражданскую войну, Вертинский неоднократно пытался вернуться обратно. Но этому всегда что-то препятствовало. В марте 1943 года он направил очередное письмо на имя В.М. Молотова с просьбой о возвращении: «Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь – самое ужасное». Через два месяца из СССР пришел положительный ответ и визы для семьи Вертинских. Так Александр Николаевич с женой, дочерью и тещей вернулись на Родину.
Работа на износ
В России Вертинскому пришлось ко многому привыкать. После возвращения в Москву его прикрепили к Всероссийскому гастрольному концертному объединению (ВГКО). Из многочисленного репертуара артиста существовавший тогда цензурный орган репертком утвердил чуть более тридцати песен, было установлено и количество ежемесячных выступлений – 24 концерта. Началась гастрольная жизнь артиста, которого родина как бы заставила отрабатывать проведенные на чужбине годы. За 14 лет Вертинский не раз объездил страну с севера на юг и с запада на восток. Лидия Вертинская вспоминает: «Это было какое-то сознательное уничтожение артиста и человека. Мы ничего не могли понять… летом, в жару, его посылали на гастроли в Ташкент, а зимой – обязательно куда-нибудь на север, в Норильск или на Камчатку».
Концерты проходили при полных аншлагах, а билеты на них достать было почти невозможно. И это при том, что, несмотря на всероссийскую популярность артиста, он не имел никакого звания. Существовал и негласный запрет на информацию о нем. В то же время Вертинского не тронули в период известных гонений на эстраду в послевоенные годы, после принятия печально знаменитых постановлений ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» и об опере «Великая дружба». Рассказывают, что его «покровителем» был сам «отец народов» И.В. Сталин. Лидия Вертинская вспоминает, что однажды на концерт Александра Николаевича пришла коммунистка Р.С. Землячка, которая уже на следующий день позвонила А.С. Щербакову (ведавшему репертуарным отделом при ЦК) и предложила обязать Вертинского выступать с «более советским» репертуаром. Когда Сталину доложили об этом, он будто бы сказал: «Зачем создавать артисту Вертинскому новый репертуар? У него есть свой репертуар. А кому не нравится – тот пусть не слушает». По слухам, у Сталина даже была пластинка Александра Николаевича. В конце 1940 годов в партии началась борьба с формализмом в искусстве. Поступали нелицеприятные отзывы и о творчестве Вертинского с самыми горячими предложениями, но Сталин по-хозяйски распорядился: «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине».