Гой
Шрифт:
– Что с отцом?
– У отца шансов не было – еврей, комиссар, но не в генеральских чинах.
– Что о нем известно?
– Известно, что пропал без вести, простите за тавтологию.
– Ух, какие ты слова знаешь.
– Ну да, тех, кто таких слов не знал, отправили в училище, а тех, кто знал, сразу на фронт. Скажите, доктор, это селекция? Кстати, откуда вы знаете, что я из Южной Пальмиры?
– А то я документов твоих не видел. Да и бреда твоего имел удовольствие наслушаться. Не стандартно бредишь, старший сержант. Советую этим не увлекаться. Особенно наяву. Про отрицательную селекцию, это ведь был бред?
– Я не сказал «отрицательную», – скривил, насколько хватило сил губы Семен, пытаясь изобразить хотя бы слабую усмешку.
Военный медик Бредичевский с перепугу чуть не в струнку вытянулся. Это ж надо, столько лет тщательно скрывать свои мысли и вдруг так проколоться. Впрочем, вокруг никого не было, что к случайным стечениям обстоятельств никакого отношения не имело. Услышав первые же фрагменты бреда старшего сержанта, когда того доставили в госпиталь, главный хирург, используя свой административный ресурс, распорядился определить того в палату резерва для особо важных пациентов. Само собой разумеется, что люди, избранные властями для того, чтобы тайно способствовать пребыванию всех остальных граждан на идейно-нравственных вершинах, тут же сообщили куда надо, к чему подполковник, конечно же, был готов. В спецотделе он под присягой подтвердил, что старший сержант Семен Свистун состоит в родственных отношениях с начальником отдела Главного управления партии и правительства по связям с зарубежными друзьями страны товарищем Свистуновым. Естественно, в спецотделе знали, что это означает то, что товарищ Свистунов занимается организацией убийств и похищений врагов народа, проживающих за границей.
Положив в папку объяснительную записку подполковника, следователь спецотдела сделал вид, что объяснения фронтового хирурга его удовлетворили. Но все же, чтобы не чувствовать себя полным идиотом, спросил уже неформально:
– Но как же это может быть, подполковник: Семен Пинхасович Свистун и товарищ Свистунов?
– Об этом вы у товарища Свистунова спросите, – ответил подполковник. – У меня нет привилегии отвечать на неформальные вопросы, касающиеся его личных обстоятельств.
Касаться каких бы то ни было личных обстоятельств товарища Свистунова ни в малейшей степени не хотелось и следователю, на что подполковник и рассчитывал. Он нахально блефовал, надеясь только на то, что и произошло: поостережется рядовой следователь заводить дело, в котором бы фигурировало имя товарища Свистунова.
Если бы фронтовой хирург и следователь узнали, что такое дело уже заведено, они бы не поверили. Тем более они бы не поверили в то, что Семен Свистун и товарищ Свистунов действительно состоят в родстве. Вообще-то, Павлазар Моисеевич хранил в глубине души знание о том, что практически невозможно выдумать такую ложь, которая бы не оказалась в той или иной мере правдой, но все же интуитивно придерживался заповеди: «Не лжесвидетельствуй». Но разве ложь и лжесвидетельство это одно и тоже? Доктор Бредичевский отлично усвоил, что без вранья не прожить, а на то, что можно не стать лжесвидетелем вплоть до своего последнего вздоха, надеялся.
Как бы то ни было, к тому, что товарища Свистунова через восемь лет арестовали и после зверских пыток расстреляли за неискренность, как двурушника, скрывшего свое еврейское происхождение, Павлазар Моисеевич отношения не имел. Не имело также никакого отношения к судьбе товарища Свистунова то историческое обстоятельство, что это не род Свистуновых произошел от Свистунов, но наоборот, еще во время Наполеоновских войн один из Свистуновых тайно принял иудаизм, став основателем еврейского рода Свистунов. Впрочем, у рабоче-крестьянских властей, взявшихся искоренять еврейское засилье, причем далеко не только в одной отдельно взятой стране, своя логика, безусловно, была: кто ж его знает, что хуже, русские Свистуновы с еврейскими корнями или евреи Свистуны с корнями славянскими. По зрелом размышлении и то и другое одинаково крайне подозрительно.
Павлазар Моисеевич Бредичевский пошел на такой ужасный риск, повинуясь не разуму, но душе, которая неумолимо потребовала искупления грехов путем спасения во чтоб это ни стало старшего сержанта Семена Свистуна не только от неминуемой гангрены путем ампутации левой руки по плечо, но и от неминуемого ареста – путем изоляции. Бредил старший сержант непозволительно крамольно. И дело было не в том, что бред его был на модную среди нынешних тяжелораненых воинов еврейскую тему. Дело было в идейных особенностях освещении этой темы в бреду.
Здоровый бред заключался в негодовании на евреев, которые, вместо того, чтобы воевать, попряталась в тылу, а если и попадают на фронт, то лишь для того, чтобы устроиться на нем снабженцами. Чаще всего среднестатистический носитель бреда использовал слово «жиды». То и дело слышалось, что «жиды везде». Раздавалось и знаменитое «Доколе!».
Павлазар Моисеевич с сердечной болью выслушивал все эти бредни, но не терял присутствия духа. Главный вопрос для него заключался только в том, будет ли в стране погром старого образца или уже нового, как у Гитлера? И тут в госпиталь попал тяжелораненый Семен Свистун, который в бреду высказывал совсем иные соображения о роли евреев в Великой Отечественной войне, чем подавляющее большинство участников войны. Да, это был освежающий душу фронтового хирурга бред. И что же ему оставалось делать? Попытаться побыстрее спровадить носителя идейно-вредного бреда на тот свет или, рискуя жизнью, постараться спасти? И Павлазар Моисеевич начал спасать. Бывало, он часами сидел у постели раненого и с чувством глубоко удовлетворения слушал, как тот на чем свет стоит костерил политику партии и правительства, а то и принимался ставить под сомнение якобы природную добродетельность загадочной славянской души. Тут Павлазар Моисеевич проверял, надежно ли заперта дверь резервной палаты, поуютнее располагался в кресле и с нарастающим наслаждением слушал крамольные монологи. Конечно, бред пациента еще надо было расшифровать, а потом из расшифровок составить стройную концепцию, что практически всегда выпадает на долю адептов учений, как пророков, так и поэтов, поскольку смыслы, скрытые в словоизвержениях пророков и даже в напечатанных стихах поэтов, чаще всего бывают темны и для самих пророков с поэтами.
Слушая бред Семена, Павлазар Моисеевич всецело полагался на память, потому что вести записи на работе он не решался. Зато, придя домой после напряженнейшего дежурства, продолжавшегося чаще всего без всякого учета рабочего времени в связи с обилием раненых, львиную долю коротких часов отдыха военврач посвящал записям прямых изречений Семена. Сил на расшифровку уже не оставалось, и Павлазар Моисеевич оставлял ее на потом. Но вот приходило потом, и военврач начинал работу над текстом. Если коротко, то со слов Семена получалась картина, которую Павлазар Моисеевич обрисовывал для себя так:
«Гитлер отнюдь не столько был заинтересован в расширении жизненного пространства ради расширения жизненного пространства, сколько в уничтожении евреев на всем завоеванном жизненном пространстве. Его главными врагами были не славяне с англосаксами и всеми прочими в той или иной степени недочеловеками, каковыми во многом являлись и сами немцы, но с иудейством как таковым. Но одним из способов существования метафизического иудейства являются сами иудеи, а это значит, что все носители еврейской крови вообще, а не лишь религиозные евреи, уничтожение которых дело хотя и наипервейшее, но и наиболее легкое. И таково учение для низших. Для посвященных идея иудейства тем и отвратительна, что это идея человека. Еврей – это именно человек и потому является первым и непримиримым врагом сверхчеловека. Где еврей, там человечьим духом пахнет».
Наслышавшись такого, Павлазар Моисеевич чувствовал себя так, будто горным воздухом надышался. Он выходил из резервной палаты и с новыми силами направлялся в общую, для того, чтобы уже с почти спокойной душой выслушать вместе со всеми, кто в ней находился, вопли очередного, еще пребывающего под действием наркоза воина о том, что проклятый жид его зарезал. Воин приходил в себя и его наперебой принимались укорять раненые: «Как же тебе не стыдно, Павлазар Моисеевич тебе жизнь спас, а ты…». У воина на глазах выступали слезы, и он начинал мямлить: «Простите, братцы, сам не знаю, что на меня нашло». Это повторялось изо дня в день. И спася еще несколько жизней, военный хирург заходил в заветную резервную палату, чтобы принять живительную порцию откровений бредящего Семена. А Семен, казалось, был неисчерпаем. Например, нес такое: