Графиня де Монсоро. Том 2
Шрифт:
Господину же де Сен-Люку, если он еще в замке, в чем я сильно сомневаюсь: «Виват», и изъявления благодарности по-латыни. Он-то убиваться не станет, будьте уверены…
– Ага! Я приближаюсь.
И действительно, после того, как лошадь свернула налево, потом направо, после того, как пробежала по заросшей цветами тропинке, миновала лесосеку и старый бор, она вступила в чащу, которая вела к стене.
– О! Какие прекрасные маки! – сказал Реми. – Они напоминают мне о нашем главном ловчем. Те, на которые он упал, бедняжка, не могли быть прекраснее этих. Реми подъезжал к стене все ближе и ближе. Внезапно лошадь резко остановилась и, раздув ноздри, уставилась в одну точку. Реми, ехавший крупной рысью и не ожидавший остановки, чуть не перелетел через голову Митридата.
Так звали лошадь, которую он взял вместо Роланда. Частые упражнения в верховой езде сделали Реми бесстрашным наездником; он вонзил шпоры в живот своего скакуна, но Митридат не шелохнулся. Этот конь, несомненно, получил свое имя по причине сходства его упрямого характера с характером понтийского царя.
Удивленный Реми опустил глаза к земле в поисках препятствия, остановившего его коня, но увидел только большую, увенчанную розовой пеной лужу крови, которую постепенно поглощали земля и цветы.
– Ага! – воскликнул он. – Уж не то ли это место, где господин де Сен-Люк проткнул господина де Монсоро?
Реми поднял глаза и огляделся.
В десяти шагах, под грубой каменной стеной, он увидел две неестественно прямые ноги и еще более неестественно прямое тело.
Ноги лежали на земле, тело опиралось о стену.
– Вот те раз! Монсоро! – воскликнул Реми. – Hie obiit Nemrod 12 . Ну и ну, коли вдова оставляет его здесь, на растерзание воронам и коршунам, это хороший для нас признак, и моя надгробная речь будет состоять из реверанса, пируэтов и полонеза.
12.
Здесь умер Немврод (лат.).
И Реми, соскочив с коня, сделал несколько шагов в сторону тела.
– Странно! – сказал он. – Он лежит тут, мертвый, совершенно мертвый, а кровь, однако, там. А! Вот след. Он добрался оттуда сюда, или, вернее, этот славный Сен-Люк, воплощенное милосердие, прислонил его к стене, чтобы избежать прилива крови к голове. Да, так оно и есть, он мертв, клянусь честью! Глаза открыты, лицо неподвижно – мертвым-мертвешенек. Вот так: раз, два.
Реми сделал выпад и проткнул пальцем пустое пространство перед собою.
Но тут же он попятился назад, ошеломленный, с разинутым ртом: глаза, которые Реми только что видел открытыми, закрылись, лицо покойника, с самого начала поразившее его своей бледностью, побледнело еще больше.
Реми стал почти таким же бледным, как граф Монсоро, но, будучи медиком, то есть в достаточной степени материалистом, пробормотал, почесывая кончик носа;
«Credere portentis mediocre 13 . Раз он закрыл глаза, значит, он не мертв».
И все же, несмотря на материализм Одуэна, положение его было не из приятных, и ноги подгибались в коленях совершенно неприличным образом, поэтому он сел или, вернее говоря, соскользнул на землю к подножию того дерева, у которого перед тем искал опоры, и оказался лицом к лицу с трупом.
13.
Не слишком-то верь в чудеса (лат.).
– Не могу припомнить, где точно, – сказал он себе, – по где-то я читал, что после смерти наблюдались определенные двигательные, феномены, которые свидетельствуют лишь об оседании материи, то есть о начале разложения. Вот чертов человек! Подумать только, он доставляет нам хлопоты даже после своей смерти, просто наказание. Ей-богу, не только глаза всерьез закрыты, но еще и бледность увеличилась, chroma chloron 14 , как говорит Гальен; color albus 15 , как говорит Цицерон, который был очень остроумным оратором. Впрочем, есть способ определить, мертв он или нет: надо воткнуть мою шпагу ему в живот на фут, если он не пошевельнется, значит, определенно скончался.
14.
Зеленый цвет (греч.).
15.
Белый цвет (лат.).
И Реми приготовился проделать этот милосердный опыт. Он даже взялся уже за шпагу, когда глаза Монсоро снова раскрылись.
Это событие оказало на Реми иное действие, чем первое: он вскочил, словно подброшенный пружиной, и холодный пот выступил у него на лбу.
На этот раз глаза мертвеца так и остались широко раскрытыми.
– Он не мертв, – прошептал Реми, – он не мертв. В хорошенькую же историю мы попали.
Тут в голову молодому человеку, вполне естественно, пришла одна мысль.
– Он жив, – сказал Реми, – это верно, но если я убью его, он станет вполне мертвым.
Реми глядел на Монсоро; граф тоже глядел на него, и такими испуганными глазами, что можно было подумать, будто он читает в душе этого прохожего его намерения.
– Фу! – воскликнул вдруг Реми. – Фу! Что за гнусная мысль! Бог свидетель, если бы он стоял на ногах и размахивал шпагой, я убил бы его с полным удовольствием, но в том виде, в каком он сейчас, – без сил, на три четверти мертвый, – это было бы больше чем преступление, это была бы подлость.
– Помогите, – прошептал Монсоро, – помогите, я умираю.
– Смерть Христова! – сказал себе Реми. – Положение весьма затруднительное. Я – врач, и, следовательно, мой долг облегчить страдания подобного мне существа. Правда, Монсоро этот так уродлив, что я почти вправе сказать: не подобного мне, а принадлежащего к тому же роду. Genus homo 16 . Что ж, забудем, что меня зовут Одуэн, забудем, что я друг господина де Бюсси, и выполним наш долг врача.
16.
Роду человеческому (лат.).
– Помогите, – повторил раненый.
– Я здесь, – сказал Реми.
– Ступайте за священником, за врачом.
– Врач уже нашелся, и, быть может, он избавит вас от священника.
– Одуэн! – воскликнул граф де Монсоро, узнав Реми. – Какими судьбами?
Как видите, граф остался верен себе: даже в предсмертной агонии он подозревал и допрашивал.
Реми понял, что кроется за его вопросом.
Этот лес не был посещаемым местом, сюда не приходили просто так, без дела. Следовательно, вопрос был почти естественным.