Гракх Бабеф
Шрифт:
Максимилиан Робеспьер
Один из этих администраторов Меннессье стал впоследствии деятельным участником «заговора равных».
Благодаря вмешательству друзей Бабёф 7 декабря был вновь выпущен на свободу. За него поручились Сильвен Марешаль, член Конвента Тибодо и некий профессор Добе. Однако вернуться на службу ему не удалось. Комиссия продовольствия запросила на его счет министра юстиции и получила отрицательный ответ. 30 января 1794 года Бабёф по собственной инициативе вернулся в тюрьму.
Буржуазные политики Мондидье обратили против Бабёфа испытанное орудие клеветы — прием, который буржуазия не устанет
По докладу Мерлена из Дуе Конвент 13 мая передал дело в кассационный трибунал. Здесь решение амьенского трибунала сначала кассировали, а потом все дело передали в трибунал департамента Эны. Самого Бабёфа перевели в тюрьму в Лаон. Энский трибунал 18 июля 1794 года нашел возможным освободить Бабёфа, не решаясь, впрочем, вынести какое-либо окончательное решение.
После почти полугодового заключения Бабёф получил возможность вновь увидеться со своими. Его сын Эмиль, названный так в честь одного из героев Жан-Жака Руссо, опасно заболел и болезнь его удержала Бабёфа в Лаоне. Но пока для Бабёфа в Лаоне тянулись долгие дни у постели больного сына, в Париже Французская революция переживала свой самый решительный, самый трагический кризис.
Велико было историческое значение революционной диктатуры мелкой буржуазии. Велика была историческая роль «Конвента, как диктатуры общественных низов пролетариата и мелкой буржуазии» (Ленин, Соч., т. IX, стр. 372).
Именно господство «низов», «плебейства» XVIII века, как выражался Ленин обеспечило Французской революции тот ее размах, в силу которого она до наших дней остается классическим образцом буржуазно-демократической революции. Именно этим объясняется то, что «господство террора во Франции могло послужить лишь тому, чтобы ударами своего страшного молота стереть сразу, как по волшебству, все феодальные руины с лица Франции» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч. т. V, стр. 206).
Однако, по указанию Маркса, «в эпоху революции и не принадлежавшие к буржуазии слои городского населения либо не имели еще никаких отдельных от буржуазии интересов, либо еще не составляли самостоятельно развитого класса или части класса. Поэтому там, где они выступали против буржуазии, например в 1793 и 1794 годах, во Франции они боролись только за осуществление интересов буржуазии, хотя и не на буржуазный манер. Весь французский терроризм представлял не что иное, как плебейскую манеру расправы с врагами буржуазии…» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. VII, стр. 54).
Якобинцы, возглавившие революционный режим 1793–1794 годов, не были наиболее левой, наиболее крайней политической группировкой. Да иначе и не могло быть, потому что они были на всем протяжении своего пребывания у власти представителями устойчивой мелкой буржуазии, влево от которой расположены были общественные «низы» городской и сельской бедноты. Представителями этой бедноты выступали эбертисты и «бешеные». Историческое величие настоящих якобинцев, якобинцев 1793 года, — писал Ленин, — состояло в том, что они были «якобинцами с народом», с революционным большинством народа, с революционными передовыми классами своего времени» (Ленин, Соч., т. XX, стр. 435).
В течение исторической зимы 1793, 94 года широкий плебейско-демократический блок, на который опирался Робеспьер, распался. «Крайнее направление», представленное, по Марксу, эбертистами (Архив Маркса и Энгельса, т. I (VI), стр. 396), перестало блокироваться с робеспьеровской мелкой буржуазией. Политическим выражением этого была борьба Робеспьера сначала против «бешеных» и затем против эбертистов, окончившаяся казнью эбертистских вождей и разгромом эбертистской парижской коммуны. Отсюда — сужение социальной базы якобинской диктатуры. Отсюда — бессилие мелкобуржуазной диктатуры в разрешении тех задач, которые представлены были весной 1794 года всем ходом революции. Выхода из положения Робеспьер искал в противоречивой, полной колебаний политике, в которой вантозовские декреты о распределении среди бедноты имущества осужденных контрреволюционеров и прериальский террористический закон об усилении деятельности революционного трибунала сочетались с послаблениями торговой буржуазии и крестьянству в вопросе о применении максимума и с усиленным нажимом на рабочих, в целях удержания заработной платы на уровне, предусмотренном
Укрепление экономических позиций новой буржуазии только усилило ее враждебное отношение к робеспьеровскому режиму. Новые богачи требовали безудержной свободы капиталистического накопления, ликвидации всяких эгалитарных устремлений и «солидных» гарантий против городских низов. Буржуазные перерожденцы, вроде Тальена и Фрерона, смастерили заговор против Робеспьера. Опираясь на буржуазное оппортунистическое большинство Конвента, на так называемое «болото», располагая поддержкой оппозиционной Робеспьеру части правительственных комитетов и используя депрессию, овладевшую парижскими массами еще со дней гибели эбертистов, они устроили 9 термидора контрреволюционный переворот, положивший конец диктатуре мелкой буржуазии. В республике нуворишей ажиотаж должен был заменить закон о максимуме, продажный Барра — «неподкупного» Робеспьера, господство крупной буржуазии — диктатуру революционного мещанства.
Казнь Робеспьера. С картины английского художника Бенса
Глава III
Бабёф в дни термидорианской реакции
9-го термидора во Франции происходит контрреволюция. У власти оказываются термидорианцы — ставленники крупной спекулятивной буржуазии. Их база — «новая» буржуазия, «нувориши» — новые богачи всех мастей, выросшие, как грибы, на болотистой почве военных поставок, подрядов, спекулятивных предприятий, ажиотажа вокруг продажи национальных имуществ и нечистых сделок с иностранной валютой. Основная черта всех этих нуворишей — хищничество, безграничная алчность, рвачество, соединенное с политической беспринципностью и звериной ненавистью к павшему режиму якобинской диктатуры и его деятелям. Выскочки, обязанные своим внезапным обогащением самым темным махинациям, отбросы великого революционного процесса, — вот кто приходит к власти на следующий день после свержения Робеспьера. Их союзником в деревне выступает кулак-ростовщик и мироед, вдоволь насытившийся эмигрантскими и церковными землями и мечтающий о твердой власти и «порядке».
Политика победивших термидорианцев направлена на последовательную ликвидацию аппарата революционного правительства, как он сложился при Робеспьере, и на развязывание всех сил реакции. Дантонисты, жирондисты, даже роялисты вновь возникают из политического небытия, в которое их погрузил разящий меч якобинского террора. При этом термидорианцы корчат из себя поборников демократии и защитников политических свобод, поруганных Робеспьером. Лозунг свободы печати подхватывается реакционерами всех мастей, пользующимися этой свободой для разнузданной погромной агитации, направленной против якобинцев и против всех вообще левых группировок.
Вся Франция наводняется потоком брошюр, в которых повествуются всякие небылицы о «свергнутых тиранах» и смешиваются с грязью вожди якобинской партии. Контрреволюционная пропаганда ведется со страниц газет и памфлетов, театральных подмостков, с трибуны Национального конвента. Начинаются репрессии против деятелей павшего режима, переходящие вскоре, в особенности в провинции, в настоящую волну белого террора.
Политические группировки, находящиеся в оппозиции к победившим термидорианцам, бессильны преградить путь реакции. Они разъединены и враждуют между собой. Это, во-первых, так называемые «левые термидорианцы» или, как называют их термидорианские журналисты, «охвостье Робеспьера». Вожди их — Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа и др. — приняли активнейшее участие в термидоровском заговоре, сыграв в нем сугубо контрреволюционную роль. Их социальная база — мелкая буржуазия, в низших ее слоях, нищающие мелкие предприниматели и торговцы, прослойки, смешанные с тем ядром мелкой буржуазии, на которое опирались робеспьеристы, но отколовшиеся от него в момент распада возглавленного якобинцами революционно-демократического блока. Их центр, это — оскопленный после 9 термидора якобинский клуб, руководство которого всячески пытается приспособиться к существующему порядку вещей, бессчетное число раз отмежевываясь от Робеспьера и его сторонников. Впрочем, эта тактика, сводящаяся к сдаче на милость Победителя, не приводит ни к чему, и 12 ноября — 22 брюмера — Конвент, по предложению своих комитетов, окончательно ликвидирует якобинский клуб, лишая парижскую мелкую буржуазию главной ее политической опоры.