Гранатовые поля
Шрифт:
— Я хороший врач, — шептала я про себя.
Это заверение не остановило слезы. Но я смахнула их, взяв сумочку и ключи из шкафчика, и поехала домой.
Я припарковалась в гараже, и в тот момент, когда джип остановился, слезы хлынули как приливная волна. Они текли по моему лицу, я всхлипывала, моя грудь неудержимо сотрясалась.
В один момент я сжимала руль, отдавая свою боль темноте. В следующий момент дверь джипа открылась, и пара сильных рук обхватила мое тело.
Фостер втащил меня в дом, прижался губами
Как больно. Боже, как было больно. Всё моё тело разрывалось на две части.
Он прижал меня к своей груди, крепко обнимая.
Пока я рыдала о жизнях, которые я не смогла спасти.
И о тех жизнях, которые я спасла.
23. ФОСТЕР
— Дыши, — пробормотал я, прижимаясь к волосам Талии в центре нашей кровати. — Дыши.
Она продолжала плакать, прижимаясь к моей груди так крепко, что казалось, будто она пытается зарыться в мое тело. Она плакала так сильно, что её тело спазмировалось при каждом всхлипе. Передняя часть моей рубашки была мокрая от её слез. А моё сердце… блять. Моё сердце едва могло выдержать это.
Это был не первый раз, когда у неё была тяжелая ночь в больнице. Кто обнимал её после тех ночей? Кто был рядом с ней, когда это должен был быть я?
— Дыши, любовь моя, — мне нужно было, чтобы она перестала плакать. Мне нужно было, чтобы она дышала. Я крепче сжал руки, желая забрать эту боль и поглотить её. — Всё будет хорошо.
Она кивнула, ее кулаки сжали мою майку и скрутили её в своей хватке.
— Я не могу…
Остановиться. Она не могла остановиться.
— Вдох и выдох.
— И-извини, — заикалась она.
— Всё в порядке.
Я целовал её волосы, обнимал её, пока всхлипывания не перешли в хныканье. Её грудь сотрясалась от икоты, и поток слез, в конце концов, иссяк.
— Прости, — сказала она, переместившись с моих коленей, чтобы сесть самой, скрестив ноги на матрасе.
— Тебе лучше?
Я заправил прядь волос ей за ухо и поймал одну из последних слезинок большим пальцем.
— Уф, — она фыркнула, вытирая щеки насухо. Затем она закрыла глаза, опустив лицо на руки. — Прости.
— За что ты всё время извиняешься?
— За то, что плачу.
— И что? — я потянул ее за запястья, опуская руки вниз, чтобы видеть её лицо.
Она отрывисто втянула воздух.
— Я не люблю плакать перед людьми.
— Я не люди. Я мужчина, который любит тебя. В слезах ты или нет.
Она вздохнула, её плечи опустились. Затем она оглянулась на открытую дверь спальни.
— Где Каденс? Она ведь не видела этого? Дерьмо.
— Её здесь нет. Здесь только мы. Мама Мэгги пригласила её на очередное игровое свидание. Я высадил её за десять минут до твоего приезда.
— Фух, — Талия снова закрыла глаза. — Вот тебе и жизнь в в моей эмоциональной скорлупе.
— А? — о чем она говорила? — Это что-то вроде врачебной терминологии, обозначающей дистанцию между тобой и твоими пациентами?
— О, нет. Это то, что сказала Лайла. Из-за этого мы и в ссоре.
Ссоре, о которой она мне ничего не рассказала.
— Она сказала, что у меня эмоциональная скорлупа, — Талия фыркнула. — Она была рада, что ты приехал в город, потому что с тех пор, как ты здесь, я за несколько дней проявила больше эмоций, чем за многие годы. Что бы это ни значило. Я постоянно проявляю эмоции, но, видимо, не те уродливые, которые она хочет видеть. Мы поссорились из-за этого. Вот почему мы не разговариваем.
Я коснулся её лица, большим пальцем провел по скуле. Но я держал свой гребанный рот на замке. Ей не понравится то, что мне придётся согласиться с Лайлой.
— Разве это похоже на эмоциональную скорлупу? — Талия вскинула руку, ее подбородок снова задрожал.
Мой большой палец продолжал поглаживать её кожу, а губы оставались сомкнутыми.
Талия изучала мое лицо, затем ее глаза расширились.
Проклятье. Мне не удалось от неё этого скрыть.
— Ты тоже так думаешь, не так ли? — её подбородок задрожал. — Что я живу в эмоциональной скорлупе?
— Нет, я не думаю, что ты живешь в эмоциональной скорлупе, — я взял её лицо в руки и притянул к себе для поцелуя. — Ты смеешься. Ты пыталась оторвать мне голову в тот день, когда мы ругались на ринге в спортзале. Радость. Привязанность. Уверенность. Ты проявляешь эмоции, Талли. Полагаю, Лайла имела в виду, что ты не всегда позволяешь другим видеть, когда тебе тяжело.
— Это не…
Я прижала палец к её губам.
— В качестве примера, ты только что трижды извинилась за то, что плакала.
Её лицо осунулось.
— Это моя вина, — сказал я. — Я признаю это.
Она насмехается.
— Как моя эмоциональная недоступность может быть твоей виной?
— Потому что раньше ты не была такой, — я грустно улыбнулся ей. — Помнишь, как ты пролила отбеливатель на мои любимые джинсы? Я нашел тебя в прачечной твоей квартиры, рыдающей над белым пятном размером с десятицентовую монету на коленке.
— Ты любил эти джинсы. Мне нравились эти джинсы. В них твоя задница выглядела фантастически.
Я захихикал.
— И я всё равно носил их, с пятном и всё такое.
Эти джинсы оставались со мной долгое время, в основном для того, чтобы я мог смотреть на это белое пятно и думать о Талии. Слишком много лет, слишком много стирок, и они стали настолько изношенными, что однажды, когда я работал во дворе, я порвал их на колене. Мне пришлось их выбросить. После этого я неделю был несчастным ублюдком.
— Я не хочу быть закрытой, — прошептала она.
— Опусти свой щит, любовь моя. Опусти руки. Полностью.