Грани миров
Шрифт:
Поймав себя на том, что вновь начинает мысленно злопыхательствовать, Сергей постарался выкинуть из головы Асю и рыжего Володю, посмотрел на часы и, решительно поднявшись, направился в кабинет к брату.
Петр Эрнестович встретил Сергей так, словно они расстались не более часу назад.
— Сережка? Подожди чуток, посиди в кресле — сейчас освобожусь.
Он дал последние указания двум аспирантам, которые возились с плакатом, наклеивая на него фотографии, потом позвонил машинистке из соседнего корпуса и попросил перепечатать две страницы текста.
— Петр Эрнестович, смотрите, как? — аспиранты развернули плакат с уже наклеенными фотографиями.
Он критически осмотрел его, потом махнул рукой:
— Ладно, сойдет. Хорошо, ребята, идите, — а когда аспиранты с плакатом вышли, повернулся к сидевшему в кресле брату: — Видишь, Сережик, какие дела? Завтра мне лететь в Берлин, а у нас еще работы невпроворот. И текста две страницы новая машинистка запорола — английского не знает, так она мне один и тот же абзац два раза напечатала, теперь все переделывать. Ладно, говори, как ты?
— Так завтра ты летишь? — Сергей, не глядя брату в глаза, повертел в руках пресс-папье и поставил его на место. — А я, понимаешь… я хотел попросить, если можно… Если б ты мог позвонить и попросить… Короче, я хочу перенести отпуск с июля на май. Я б, конечно, мог сам договориться — есть люди, которые со мной с радостью поменяются, но там нужно менять график отпусков, а это через отдел кадров. Формальности, понимаешь. Короче, если можно, я прошу тихо и быстро внести изменения в график отпусков — вреда от этого никому не будет. И еще я хочу взять несколько дней за свой счет — через пару дней мне надо уехать, понимаешь? За свой счет без уважительных причин не дают, но тебе пойдут навстречу, я знаю.
Петр Эрнестович какое-то время внимательно смотрел на непривычно запинавшегося, смущенного брата, которого не видел с субботнего утра, потом кивнул.
— Скорей всего, ты прав, именно так: если я попрошу, то в отделе кадров мне пойдут навстречу, — медленно и раздельно произнося слова, подтвердил он, — однако…
— Только не начинай меня воспитывать, я прошу, понимаешь? Я очень тебя прошу!
Муромцев-старший вздохнул и сдался:
— Хорошо. Отпускные, конечно, тебе насчитать уже не успеют, но деньги у нас есть, деньги не вопрос. И далеко ты хочешь отправиться, если не секрет?
— Какие секреты, — Сергей постарался говорить, как можно развязнее, — хочется повидать мир, съездить в Карпаты.
— Карпаты. Гм, Карпаты — это неплохо. Единственно, как насчет режима питания.
— Питание в нашей великой стране везде одинаково хорошее, — хмыкнул Сергей, повеселев оттого, что брат оказался готов пойти ему навстречу. На радостях он даже почувствовал укол совести и нарочито небрежным тоном поинтересовался: — Как… как там вы все? Ада, Злата, я имею в виду. А… Валя не звонила?
— Как же, как же, конечно, — благодушно отозвался Петр Эрнестович, слегка прищурив глаза, — милейшая девушка эта Валя, мы с ней вчера были в Мариинке, очень приятно провели время. Я всегда любил «Лебединое озеро», помню еще, как Уланова танцевала — мы, молодежь, тогда с ума по ней сходили, — он вытащил из стола папку с документами и уложил в свой портфель, сказав брату: — Ладно, Сережка, мне сейчас некогда с тобой философствовать — нужно съездить кое-что подписать у вышестоящего руководства, — голос его неожиданно стал строгим: — Вмешиваться в твои дела я не хочу и не считаю нужным, поэтому сделаю так, как ты просишь, но только не забывай, что тебе в любом случае нужно соблюдать диету и… гм… осторожность. Короче, сам соображай, братишка, ты уже взрослый.
— Я буду предельно осторожен, Петя, — торжественно заверил брата Сергей, — я знаю, как себя вести: питаться строго по часам, и переходить улицу только на зеленый. Не волнуйся, ситуация стабильна, для тревоги нет никаких оснований.
— Надеюсь, — коротко кивнул старший брат и поднялся. — Мне пора, твоими делами займусь ближе к вечеру.
Он уехал, а Сергей вытащил из кармана листок с адресом, разгладил его и несколько раз внимательно перечитал, словно хотел выучить наизусть.
Лина, получив телеграмму, встретила его в аэропорту Ивано-Франковска. Рядом с ней стояли залихватского вида толстозадая девица и худой, чуть сутулящийся чернявый парень с огромными усами, концы которых он время от времени лихо подкручивал.
— Привет, Серенький, — чмокнув Сергея в щеку, весело сказала Лина и, почему-то перейдя на украинский, представила стоявшую рядом с ней пару: — Це Маша, ото Степанко, сестрин чоловик.
Сергей не очень хорошо понял, кто такая Маша, и кем приходится Маше этот Степанко, но уточнять не стал — какая ему, в сущности, разница. Маша осталась в Ивано-Франковске, а Степанко на своей «Волге» с ветерком примчал их на турбазу в Яремче, внес сумку Сергея в крохотную комнатушку, и, хитро подмигнув, с непонятной усмешкой произнес в потолок:
— Не розкошувати, та мешкати спильно. Вирно?
Когда он, поставив сумку на кровать, вышел, Сергей негромко спросил у Лины:
— Он что, по-русски совсем не говорит? Я его вообще не понимаю.
Лина объяснила:
— Говорит лучше нас с тобой — знаешь, как чешет по-русски, когда в Питер приезжает? Он и по-английски говорит, и по-французски — сюда ведь иногда иностранцы приезжают, а он тут на турбазе самый главный, ему нужно уметь с ними объясниться. Но на Украине по-русски говорить не хочет — хоть убей! Он еще не гуцул, он из Киева, а гуцулы вообще жуткие националисты. Я, чтоб проще было, сама уже по-ихнему выучилась — совсем нетрудно. А сказал он сейчас примерно, что мы хоть и не в роскоши, но будем вместе. Да? — и, раскрыв объятия, она внезапно бросилась к нему, обхватила за шею, горячо шепча: — Я без тебя вся истосковалась, Сереженька, ты даже представить не можешь, как скучала, честно! Все гадала: приедешь или не приедешь? Приехал! Серенький мой, ненаглядный мой!
Время тянулось чудесной сказкой — днем несравненная красота Лесистых Карпат и опрокинутая чаша неба над рекой Прут, а по ночам жаркие объятия и сводящий с ума шепот Лины. Первого мая на турбазе был праздничный вечер, и они, забыв обо всем, до полуночи танцевали, прижавшись друг к другу, и в эту ночь Сергей сказал:
— Мне кажется, что нам можно быть только вместе, а все остальное — парадокс и бессмыслица. Что ты на это скажешь?
— А что? — она пожала плечами. — Мы же не сможем пожениться, ты же знаешь.