Граница безмолвия
Шрифт:
— Господи! — опомнился старший лейтенант, понимая, что не о том он сейчас речь ведет со своим подчиненным. — Кто бы мог предположить? Война!
— Благословенный остров, — сказал капитан-лейтенант. — Вы прожили на нем несколько самых трудных и страшных дней войны, даже не догадываясь, что она уже полыхает.
— Что хорошего в том, что начальник заставы не знает о нападении врага? — возразил Загревский.
— Где бы и мне найти такой остров, старший лейтенант, чтобы и я тоже ничего не знал об этом?!
— Такого мы с вами уже нигде не найдем, — огорчил его старшина заставы. —
— Вот в этом ты, парень, прав: теперь она везде будет с нами, эта проклятая война.
— Послушайте, капитан-лейтенант, — спросил Ордаш, — а куда движется ваш караван?
— С заходом в несколько портов, — уклончиво ответил командир ледокола, очевидно, считая, что не имеет права разглашать порт прибытия даже в разговоре с пограничниками. — Хотите уйти с нами?! Не получится!
— Сам понимаю, что не положено, — охладил свой пыл Ордаш.
— На фронт небось решил податься? — поинтересовался капитан-лейтенант. — Теперь этим многие заболели. Ничего, еще навоюешься!
После этого предположения командира ледокола Ордаш почувствовал себя неловко. На самом деле, о побеге на войну он пока что не думал, не успел. Ему всего лишь хотелось выяснить, будет ли заходить это судно в Салехард. Но что он предполагал в таком случае предпринять, этого Вадим пока что не знал. Скорее всего в этом вопросе проявлялся лишь какой-то неясный порыв, какой-то эмоциональный всплеск, связанный с Ритой Атаевой, которая — хотелось ему верить — все еще работает в тамошнем военном госпитале.
— Будьте осторожны, — тоже ушел он от прямого ответа. — Помните о гидроплане. Не исключено, что какой-то германский авианосец рейдирует сейчас где-то в районе острова Вайгач или Новой Земли. Это может быть и хорошо вооруженный военный ледокол. С такого расстояния германские самолеты вполне могут достигать наших мест.
— В районе Вайгача и Новой Земли — множество всяких островов и бухт, поэтому есть где спрятаться целой эскадре, — согласился с ним капитан-лейтенант, возвращаясь на свой мостик.
5
Барон отпустил офицеров и, приказав адъютанту извлечь из ранца и откупорить бутылку вина, остался наедине с комендантом базы.
Поскольку оберштурмбаннфюрер увлекся смакованием вина, Кротов решил сам возобновить разговор. Прежде всего он поинтересовался, остается ли актуальной идея создания Великого Тунгусстана.
— Остается. Мы к ней еще вернемся. Причем прорабатывать будем основательно.
— Для нас это важно, — задумчиво посмотрел в окно штабс-капитан.
— Хотите сказать, что удалось напасть на след Великого Ор-кана?
— Вы точно выразились: на след. Наши тунгусы утверждают, что около трех километров севернее базы обнаружили оставленные своими соплеменниками яранги с родовыми тотемами Орканов. Очевидно, где-то неподалеку кочует и сам Великий Оркан, или, как его здесь называют, Барс-Оркан.
— И яранги — это пока что все? — с легким разочарованием спросил оберштурмбаннфюрер.
— Отыскать в этой огромной, размером в три Франции, безлюдной тундре ярангу с родовым тотемом — то же самое, что в Берлине поговорить по телефону со знакомым, который живет в двух кварталах от вашего отеля, — иронично заметил Кротов.
Барон скептически покачал головой, однако возражать не стал.
— Конечно, в тундре встретиться все-таки сложнее. Но я попытаюсь наладить с Орканом связь, чтобы выяснить его намерения, а главное, настроение.
— К этому следует прибегнуть при любом развертывании событий, — неохотно как-то согласился фон Готтенберг.
Штабс-капитан почувствовал, что в эти минуты барон был занят какими-то иными мыслями, но по инерции продолжал:
— Возможно, нам даже удастся завербовать весь его род, расселить неподалеку, у слияния рек, а мужчин хорошо вооружить и обучить. Уверен: найдутся тунгусы, из которых могут получиться неплохие разведчики и агенты влияния. Придет время и коммунисты вдруг обнаружат у себя в тылу некий племенной бантустан, смахивающий на те, что образовываются в Африке или в Полинезии, и под контролем которого находятся тысячи километров территории. Пусть даже малозаселенной.
Кротов явно увлекся этой идеей, однако на самом взлете её изложения вдруг уловил, что барон выслушивает его исключительно из вежливости, как затянувшийся рассказ хозяина дома, никогда не слывшего хорошим рассказчиком.
— Судя по выражению вашего лица, господин барон, я слишком форсирую эту операцию?
— Не скажу, чтобы она вызвала какой-то особый интерес у командования, — вынужден был признать фон Готтенберг. — Правильнее будет сказать, что даже в штабе Гиммлера, офицеры которого больше подвержены влиянию авантюрных веяний, чем в любом ином штабе, к ней заметно остыли. Но стоит ли удивляться, если весь генералитет вермахта, люфтваффе и СС поглощен заботами Восточного фронта? Впрочем, отчаиваться не стоит. Как один из возможных вариантов он все еще остается в стратегическом резерве штаба Гиммлера.
— Только Гиммлера? — не скрыл своего разочарования комендант.
— Когда речь заходит о Гиммлере, никогда не употребляйте слово «только». Как можно чаще пользуйтесь определением «О, наш план поддерживается даже Гиммлером!». И речь идет не о том, что сам я принадлежу к рыцарскому ордену СС, а о том, что после успешной Польской кампании авторитет войск СС, как, впрочем, и личное влияние Гиммлера в рейхе, заметно возрос.
— Учту, господин оберштурмбаннфюрер, — заверил его Кротов, ничуть не смутившись. Однако на сей раз угадывать смысл того задания, ради которого фон Готтенберг оставил насиженное гнездо под названием «Северный призрак», не решился.
Они выпили за победу германского оружия и за арийский дух каждого, кто считает себя истинным арийцем. В родословной самого фон Готтенберга просматривалось немало всяческих, как он однажды выразился, «прибалтийских смесей», поэтому он твердо придерживался той версии, что вскоре, по мере завоевания огромных славянских и прочих территорий, в теории «чистоты арийской наследственности» не столь важен будет этнический элемент арийства, из-за которого можно ставить под сомнение чистоту происхождения почти всего высшего руководства Третьего рейха, включая Гитлера, сколько нравственно-этический.