Граница. Таежный роман. Солдаты
Шрифт:
— Какие похороны? — уже откровенно перепугавшись, воскликнул Степочкин. — Он что, разве помер?
— Нет еще. Но может умереть в любую минуту. Марина Андреевна говорит, состояние критическое.
— А что же теперь делать? — растерянно спросил Жигулин.
Вот и все. Можно подписывать акт о безоговорочной капитуляции.
Голощекин сделал еще несколько глубоких затяжек, чтобы подчеркнуть обуревающие его раздумья, неспешно затушил окурок о ствол старой сосны, бросил на землю и еще некоторое время давил подошвой сапога.
— Ладно, — произнес он наконец. — Подумаем, что можно сделать. Жалко мне вас, бойцы. Почти два года вместе оттрубили. —
Капитан нагнулся и почесал волчонка за ушами. Тот отпрянул, еще теснее прижавшись к ногам Суютдинова.
— Пугливый какой, — сказал Голощекин. — Пропадет.
Он направился к казарме.
— Товарищ капитан! — окликнул его Степочкин. — Разрешите обратиться?
— Ну? — Голощекин обернулся.
— А как же я?
— В каком смысле?
— Ну… Как приговор читать, так там я вместе со всеми. А как оправдывать — вы про меня ни слова.
— Серьезно? — Голощекин деланно удивился. — Действительно, получается так… Что ж мне с тобой делать? Надо как-то исправлять положение, да, Степочкин? — Он отвернулся и крикнул: — Сержант! Зови гостей!
ГЛАВА 2
Когда Степочкин еще учился в школе, к ним в город приехала съемочная группа. Снимали кино про войну. Главную роль играла известная артистка, и Степочкин вместе с другими ребятами после занятий бегал смотреть на съемки. Артистка играла партизанку — на ней все время был какой-то старый балахон, волосы она собирала в пучок и оттого казалась намного старше, чем на афише кинотеатра — там уже вторую неделю шел фильм с ее участием. А потом Степочкин увидел ее на улице. Она шла в компании двух мужчин и женщины, на ней было ярко-синее короткое пальто с широкими, как у клоуна, рукавами и большими пуговицами. Светлые волосы, замысловато уложенные высокой башенкой, покрывала совершенно прозрачная голубоватая косынка с золотыми искорками. Степочкин тогда испытал странное ощущение: он стоял на знакомой улице, видел знакомые дома, но все это вдруг стало каким-то нереальным, будто декорации к фильму.
Вот и сейчас, глядя на крыльцо казармы, он испытывал нечто подобное. Он видел улыбавшегося во весь рот сержанта Братеева, видел девушку в нарядном ситцевом платье, но никак не мог заставить себя поверить, что все это происходит в действительности.
Девушка улыбалась. Улыбалась ему, Степочкину. Спустилась с крыльца, взглянула на капитана.
— Катя?.. — ошарашенно произнес Степочкин. Он тоже посмотрел на Голощекина. — Разрешите, товарищ капитан?
Кивнув, Голощекин отступил назад. Степочкин рванул с места, в три прыжка достиг крыльца казармы, сграбастал девушку и, прижав ее к себе, замер. Он вдыхал запах ее волос, ощущал тепло ее тела, чувствовал, как колотится от волнения ее сердце, и все же не мог до конца поверить в реальность происходящего.
Голощекин, стараясь сдержать усмешку, смотрел на счастливую парочку. Как мало человеку надо для счастья. Тепло, крыша над головой, любимое существо рядом. И это счастье? Смешно. Хотя почему смешно? Это фундамент счастья, на котором каждый в меру своих способностей возводит собственный дом. Но кто по молодости думает об этом? О том, сколько в том доме будет этажей, и чем наполнить комнаты, и что за еда будет вариться в семейном котле.
Неожиданно Голощекин почувствовал себя старым. Это в его-то тридцать семь! Но он уже давно начал строить фундамент своего счастья, еще в то время, когда ему было столько же, сколько сейчас Степочкину. Все эти годы он упорно строил, используя любые подходящие средства, не брезгуя ничем и ни от чего не отказываясь. И сейчас он был близок к завершению — дохлая рыба, в выпотрошенном брюхе которой лежали пакетики с белым порошком, должна была стать последним слоем. А дальше… Дальше начнется новая жизнь.
Степочкин по-прежнему не выпускал девушку из объятий.
— Совесть есть у тебя, Степочкин? — громко спросил Голощекин. — Твои товарищи должны получать положительные эмоции. А ты сейчас вызываешь у них чувство зависти. Это — эмоция отрицательная. Давай, Братеев, командуй.
— Нале-во! За мной! Шагом! Арш! — выкрикнул Братеев.
Степочкин с трудом оторвался от своей Кати и, посекундно оглядываясь, спотыкаясь, пошел за остальными.
За казармой, на небольшой полянке, окруженной молодыми сосенками, стояло некое подобие стола — на козлах лежала длинная широкая доска, покрытая белоснежным, вышитым крестиками полотенцем. По одну сторону стола расставлены были разномастные табуретки, вдоль другой тянулась, уложенная на пару низких чурбаков, еще одна доска. В торце высились спинки двух стульев.
Полная моложавая женщина расставляла посуду: тарелки с бегущей по краям золотистой извилистой каймой, высокие красные бокалы с затейливым вензелем, мельхиоровые вилки и ножи. Из гигантской сумки, стоявшей прямо на траве, на стол перекочевывали стеклянные банки, в которых были плотно уложены изжелта-красные соленые помидоры и маленькие пупырчатые огурцы; неровный круг домашнего сыра, два огромных румяных каравая, тугой узелок из промасленной полотняной салфетки. Женщина развязала салфетку, и на стол обрушилась горка жареных пирожков.
Катя подошла к женщине, и сразу стало заметно, как они похожи. Вдвоем они быстро разобрали сумку, и стол украсился обливной керамической миской, до краев наполненной ядреными солеными грибками, огромной тарелкой с тончайшими ломтиками розоватого сала и круглым подносом, на котором лежали аккуратные золотистые куры. Ровно, будто солдаты на плацу, стояли в ряд бутылки с лимонадом «Дюшес».
— Здрасте, тетя Тоня, — обалдело произнес Степочкин.
— Антонина Матвеевна, Катина мама, — представил женщину Голощекин. — Прошу любить и жаловать.
— Ни фига себе! — сглотнув слюну, произнес Рыжеев и присвистнул. — Повезет же кому-то с тещей.
— Повезет, повезет, — оживленно подхватил Голощекин, потирая руки. — Между прочим, есть такое африканское племя, где мужчина, собравшийся жениться, выбирает себе первым делом не жену, а тещу. А поскольку там полигамия, то теща ему полагается не одна, а несколько… Ну, прошу к столу.
Рассаживались весело, шумно. Катю и Степочкина посадили во главе стола — на стулья. Антонина Матвеевна смотрела на солдат ласково, по-матерински. Ее полные руки проворно летали над столом — она раскладывала по тарелкам пирожки, резала каравай, по-деревенски прижимая его к себе, открывала бутылки с лимонадом.