Гравилет «Цесаревич» (сборник)

Рыбаков Вячеслав Михайлович

11

Помещение как помещение. Стол с телефоном, несколько стульев вокруг него, старый - все старое - потертый и продавленный кожаный диван у стены. Стеллажи с папками и полными собраниями сочинений классиков - куда их девать? Так тут и живут. На продавленном кожаном диване сидит осунувшийся, небритый, закутанный человек. Он не стар; несколько дней назад он, вероятно, был даже довольно молод, не старше Марины. Некоторое время Марина молча сидит рядом с ним, глядя ему в лицо и не зная, с чего начать. И тогда начинает он: - Ну, здравствуй.
– Здравствуй, Владик, - тихо отвечает Марина. Весь ее напор, всю ее храбрую сталь - смело, будто и не было их. Тихая, робкая мышка.
– Зачем ты здесь?
– А ты?
– отвечает она. Он печально усмехается.
– Пойдем отсюда, а?
– просительно говорит Марина.
– Ну пойдем... Как можно так с собой... Кому же еще и жить-то, Владик! Кому?
– Ты не уговаривай меня, Марин. Я не уйду.
– Они же тебя все равно выволокут...
– Ну, выволокут... пару ребер поломают... это их проблемы.
– Да нельзя так, Владик, нельзя!
– страстно говорит она, схватив его за руки.
– Господи, холодные какие... ледяные... Ты же погибнешь!
– Я уже погиб.
– Ну что ты рисуешься! Что за поза... Умный, добрый, красивый...
– Мне все время стыдно, - глухо говорит он, схватившись пятерней за лицо, и речь его от этого звучит теперь немного невнятно.
– Как будто это я чего-то не сделал... в чем-то ошибся... как будто это из-за моей лени или глупости кругом бардак. Не упыри эти виноваты... какой с упырей спрос? Я! Понимаешь? Я все время чувствую себя виноватым... Не могу так больше.
– Вот пропадешь, - сердито говорит Марина, а на ресницах ее начинают посверкивать слезы, - тогда действительно будешь виноват. Как Светка-то без тебя останется?
– Светка от меня давно ушла, Марина, - мягко говорит Владислав после едва уловимой заминки, - и Петьку увела совсем, видеться не дает... Мы с тобой действительно мало общались в последнее время.
– Господи, - потрясенно говорит Марина, - да что ж ей...
– О, она очень четко сформулировала. Я думала, ты перспективный гений, а ты просто малахольный гений... Марина нерешительно улыбается сквозь слезы. И он улыбается ей в ответ. И легонько обнимает за плечи.
– Зря ты за меня тогда не вышла, - говорит он.
– Может, по-другому бы сложилось. Мы бы дружка дружку поддерживали... Она молчит. Губы вздрагивают, она силится что-то сказать - и не может, слова вязнут в гортани.
– Нет, - решительно говорит он вдруг, - было бы еще хуже. Как начал бы я от большой любви о тебе заботиться... Из кожи бы вон лез, чтобы пристойную жизнь обеспечить. Ну, и как полагается - икнуть бы не успел, стал бы подонком. Там урвать, тут перехватить, там стерпеть унижение, тут закрыть глаза на мерзость... все в семью, все ради родных и близких... Любовь самый мощный мотор, но... подчас она - очень подлый мотор. Хорошо, что я один. Некоторое время сидят неподвижно, почти прижавшись друг к другу, потом он, опомнившись, неловко убирает руку с ее плеча.
– Ладно, - говорит он, посуровев.
– Гением не смог стать, мужем и отцом не смог стать... что осталось? Осталось остаться порядочным человеком. Я никуда не пойду, Марин, а ты иди. Спасибо, что навестила. Иди. Сейчас приедут начальники, и тут такое начнется... Ни к чему тебе.
– Владик, - решившись, твердо говорит Марина, - у меня беда. Большая беда. Сейчас некогда рассказывать, потом. Но, возможно, мне понадобится помощь... и, скорее всего, мне не к кому будет обратиться, кроме тебя. Он чуть отстраняется и, набычившись, пристально вглядывается ей в лицо, закопав длинный подбородок в складках шарфа.
– Что-нибудь случилось... с мужем?
– сразу осипнув, говорит он. Она встряхивает головой, с трудом удерживаясь, чтобы не зареветь в голос.
– Потом, Владик, потом. Сейчас давай просто уйдем. Понимаешь?.. ведь ты понимаешь!.. если тебя рядом не будет, мне никто не поможет! Через мгновение на губах его снова проступает улыбка. Обреченная.
– Какая же ты хитрая, Маришка, - с невыразимой нежностью говорит он. Лиса Патрикеевна... Я-то думал, меня ничем не взять. Молчат. Тикают часы на стене.
– Помнишь, после выпуска собрались в общаге у Кадыра... Русская ты, я как бы хохол, Акиф из Нахичевани, Кадыр из Чимкента, Ксюшка-буддистка из Улан-Удэ... Так было замечательно, что вот сидим в одной комнате, такие разные и такие родные, - пауза.
– А теперь люди стали такие одинаковые... и такие чужие...
– А потом вы мне принесли гитару, и мы все пели Окуджаву, - подхватывает Марина, глотая слезы и моляще заглядывая Владиславу в глаза.
– Помнишь? Дольского, Окуджаву... Помнишь, Владик? Молчат. И вдруг Владислав тихонько затягивает с полустрофы: - Твои пассажиры, матросы твои приходят на помощь...

12

Продутая ледяным ветром, залитая режущим, низким зимним солнцем улица. То и дело оскальзываясь на гололеде, Марина и Владислав, которого она держит под руку - на первый взгляд кажется, просто нежная парочка, но так она его поддерживает - подходят к парадному.
– Зайдешь?
– глухо и надтреснуто, пряча рот в шарф, спрашивает Владислав.
– Нет, Владик... я очень спешу. Я забегу завтра или на днях, узнать, как ты. А сейчас - до свидания. До двери проводить тебя? Он отрицательно качает головой.
– Беги, если спешишь... У меня же первый этаж. Оба несколько секунд стоят в нерешительности, не двигаясь, потом он отворачивается и скрывается в темном провале парадной. Марина провожает его взглядом. Откуда-то издалека надсадно, словно распиливая душу, скрежещет на повороте трамвай. Марина срывается с места.

13

Суета коридоров телестудии. Марина растерянно бредет, посматривая на номера и таблички на дверях, потом, отчаявшись, спрашивает пробегающего мимо молодого парня: - Вы не знаете, где Альбина Давыдовна?
– Не знаю... где-то была... Убегает. Марина идет дальше. Задает тот же вопрос степенно идущей ей навстречу женщине с толстой папкой в руке.
– Думаю, в семнадцатой. "Героев" обычно пишут там.
– Героев? Женщина улыбается.
– Ну, цикл передач так называется... "Герой нашего времени". Семнадцатая оказывается рядом. Но Марина не успевает открыть дверь; она резко распахивается сама, и изнутри вылетает элегантный, какой-то очевидно "не наш" мужчина, а следом за ним - Альбина, пытающаяся его задержать. Марина шарахается от них. Альбина говорит горячо: - Ну что ты так раскипятился?
– Ты еще спрашиваешь!
– отвечает он с несильным, но ощутимым акцентом.
– Представь, спрашиваю.
– Потому что ты, именно ты всякий раз выбрасываешь лучший материал и вставляешь какую-то пошлость. Ты что, специально портишь наши передачи?
– Пошлость...
– задумчиво, но как-то с угрозой говорит Альбина.
– Да! Да! И ты это знаешь!
– Так вот что я тебе скажу, Маркус, - ледяным тоном заявляет Альбина; похоже, Маркус задел ее за живое.
– Пусть это пошлость, пусть! Но за нее платят. Именно за нее платят! И у вас, когда вы снимаете про себя, тоже платят только за нее. Попробуй не согласиться! Весь мир стал пошлым.
– Свежая мысль, - говорит Маркус; видимо, от волнения его акцент становится сильнее.
– Какая есть. Если хочешь знать, то, что тебя так тянет на русскую псевдоэкзотику - это тоже пошлость. Что вы о России знаете? Вы, интеллектуалы западные! Вы до сих пор уверены, что в России все сплошь Достоевские. Ага, как же. Нет здесь Достоевских больше! Распутины есть, мафия есть, проститутки, банкиры из бывших стукачей, киллеры, дилеры, хакеры, байкеры, рокеры - это сколько угодно. А Достоевские - ку-ку!
– Но ведь этот человек - тоже есть!
– Этот человек из прошлого века, а у нас передача о новых людях России. Новых! Да, пошлых, да, бессовестных - ради Бога! Пусть! Но за ними будущее. И это они платят, они! Сегодня, сейчас платят. И завтра будут платить. А философ этот доморощенный... Он просто умрет с голоду. Я же видела, у него один кусок черствого хлеба в холодильнике, даже чаю нет, кипяток пьет...
– Может быть, эта передача сделала бы ему и его открытиям рекламу, помогла бы выжить!
– Не смеши. Реклама открытий... я умру от смеха. Катя открыла для себя новые прокладки!
– У тебя нет сердца...
– Есть, и абсолютно такое же, как у тебя. Тук-тук, гонит кровь от желудка к мозгам и обратно. Просто вы там, в Европе, не в состоянии слопать все, что ставите себе на стол. В брюхо не влезает. И когда отодвигаете тарелку с обильными объедками, называете это добротой. Протестантская этика!
– Нам...
– говорит он, тщательно подбирая слова, - теперь будет трудно работать вместе.
– Ничего, - она ослепительно улыбается.
– Сдюжим.
– Что ты сказала? Я не понял.
– Справимся, говорю. Он заглядывает ей в лицо, потом несколько раз чуть кивает с каким-то сожалением - и уходит. Альбина поворачивается, чтобы вернуться в семнадцатую, но из-за угла коридора выступает Марина: - Простите, вы не подскажете, как найти Альбину Давыдовну?
– Это я, - недовольно, исподлобья глядя на нее, говорит Альбина.
– Очень приятно. Я Марина Аракелова, мы с вами созванивались третьего дня, и вы мне назначили... Альбина задумывается, с трудом припоминая.
– А, так это по поводу дежурств на "Гласе народа"!
– наконец припоминает она. Марина несколько раз радостно кивает - раз вспомнили, значит, шансы есть.
– Да-да, я навела кое-какие справки о вас... Хорошо, идемте. Они обе идут к двери.
– Только вам придется подождать. У меня не закончена запись...
– Конечно.
– Посидите здесь. Марина присаживается на стул у двери, рядом с двумя парнями, попивающими пиво из жестянок и беседующими вполголоса. Снимает сумку и ставит ее на пол. Альбина уходит, плотно притворив за собою еще одну дверь. Парни вдруг смеются вполголоса.
– А вот еще...
– говорит один.
– Таксист сажает молодую пару, везет и удивляется: мужик все время к подружке поворачивается и делает вот так: "Э-э!" - свешивает голову на бок, по-висельному высовывает язык и издает сдавленный звук.
– А девка его - бац сумочкой по балде. Через две минуты все сначала. Из коридора входит мужчина с какими-то бумагами. Нерешительно поглядывая по сторонам, останавливается у двери.
– Ну, таксист уже кипит от любопытства, - продолжает парень, - и когда остается с мужиком один на один - тот дамочку выпустил и расплачивается спрашивает: "Что это у вас за странный ритуал?" - "Да понимаешь, шеф, отвечает мужик, - у нее вчера муж повесился, так я ее теперь прикалываю!" Смеются. Марина опускает лицо. Из-за двери, за которой скрылась Альбина, выходит пожилая, но всей повадкой своей энергичная телевизионная дама.
– Альбина там?
– спрашивает ее вошедший мужчина.
– Да. Подождите. Сейчас очень интересную женщину пишут. Буквально из ничего поднялась... что называется, человек сам себя сделал. А теперь казино открыла, магазины... и благотворительностью занимается...
– Какой благотворительностью?
– сразу встрепенувшись, спрашивает Марина.
– Вот точно не скажу... не знаю. Но чего-то там... для подростков. Тир, мотоциклы, единоборства всякие, силовые тренажеры... Культурный досуг для трудных мальчиков. Ведь надо же помочь им стать полноценными людьми, найти достойное место в жизни... Уходит. Парни опять смеются чему-то. Снова распахивается внутренняя дверь. Выходят Альбина и еще какая-то холеная, возраста Марины, дама; Альбина вежливо пропускает ее вперед и кудахчет: - Чудесная беседа, чудесная! Как вам все это удается... столько всего успевать, столько пользы, столько радости людям... Дюжие парни встают, отставляя пивные жестянки прямо на пол, и как-то сразу становится ясно, что это телохранители. Мужчина с бумагами делает движение к Альбине; та властно отстраняет его легким движением руки: потом. Марина и холеная дама встречаются взглядами. Секунду всматриваются друг в друга, потом дама восклицает: - Маринка!
– Ольга!
– Марина встает, и парни одинаковыми настороженными движениями поворачиваются к ней.
– Господи, да сколько ж мы не видались-то! Это ты "Герой нашего времени"?
– Ну, я, - чуть с вызовом говорит Ольга.
– Вот здорово! Поздравляю..
– Знаешь, не с чем, - вдруг красиво скромничает Ольга.
– Тружусь, кручусь... Как белка в колесе.
– Ох, я тоже...
– Маринка, я спешу, извини, - обрывает ее дама. Вежливо добавляет: - Но счастливый случай упускать нельзя. Хочется, знаешь, этак по-советски, как встарь... на кухне сесть и почесать языками не о делах, ни о чем вообще, а просто так. У меня сейчас кругом одни деловые... Позвони.
– А у тебя телефон разве тот же? Я звонила когда-то - мне сказали, таких нет...
– Да-да, - Ольга достает из сумочки органайзер, оттуда - визитку, и протягивает Марине.
– Вот... когда будет время.
– Да я сегодня же позвоню! Ольга улыбается, но холодно и недоверчиво - и пытливо всматривается Марине в лицо.
– Знаешь, - медленно говорит она, - мне сдается, что ты каким-то чудом и впрямь рада меня видеть. Марина на мгновение теряется.
– А как же... Да что ты говоришь такое! Конечно, рада, детство же...
– Ненавижу детство, - говорит Ольга.
– Жалкий возраст, унизительный... Н-ну ладно. Жду звонка. И уходит. Парни - за нею. Несколько секунд длится пауза, потом Альбина говорит: - Идемте со мной.

14

Небольшое - видимо, подвальное или полуподвальное - помещение, заставленное телеаппаратурой, но одновременно напоминающее комнату свиданий самого дурного пошиба: засаленный диван, кустик алоэ на кособокой этажерке, разрезанная пивная жестянка, приспособленная под пепельницу, груда пустых бутылок в углу... на столе - покрытые бурым чайным налетом чашки и заварочный чайник. Рядом с чайником, раскинув поперек столешницы провод с вилкой, валяется кипятильник.
– Оплата сдельная, - говорит Альбина, а Марина нерешительно осматривает электронику, - по приемке видеоматериалов. От удачи, конечно, дело тоже зависит - сколько народу во время вашего дежурства придет, да насколько интересно они болтать будут... Но предварительный отбор - это уже дело вашего ума и понимания.
– Только... Альбина Давыдовна, я в этой технике...
– Это все элементарно. Запись идет автоматически, длится по каждому персонажу две минуты, потом отключается. Вы сидите тут и смотрите. Если что-то интересное, полезное... словом, то, что вам хотелось бы потом увидеть по своему телевизору дома, вы оставляете. Если чушь - отматываете пленку назад и следующего пишете поверх. Вот кнопка и вот кнопка, а больше вам и знать ничего не надо. Не знаю, устроит ли вас время... но поймите сами, вы человек для нас новый, почти что с улицы... поэтому покамест придется потерпеть. Зато в смысле персонажей это может оказаться наиболее забавно. С десяти до двенадцати вечера... Что?
– увидев, как изменилось лицо Марины, почти злорадно говорит она - не устраивает?
– Устраивает, - после едва уловимой заминки говорит Марина.
– Вполне устраивает. Только... хотелось бы знать, когда...
– Когда первая выплата?
– сразу понимает Альбина. Марина смущенно говорит, почти шепчет: - Да...
– Материалы мы просматриваем ежедневно. Если набежит какой-то приличный кусок - можете рассчитывать на аванс в конце недели.
– Спасибо... Огромное вам спасибо... Оператор, сидящий перед монитором и молча слушавший весь разговор с дымящейся сигаретой в зубах, на миг оборачивается с веселой, почти издевательской улыбкой.
– Ну, значит, сегодня в десять мы вас ждем, - говорит Альбина.
– Не опаздывайте. Предыдущему наблюдателю тоже домой хочется.
– Нет-нет, - говорит Марина.
– ни в коем случае не опоздаю.

15

Ранний зимний вечер. Солнце уже закатилось, но еще светло, закат полыхает на полнеба. Марина медленно протискивается среди толпы у ларьков, присматривается. Встает в очередь за хлебом; за хлебом - единственный ларек, возле которого очередь. Дует резкий ветер, все мерзнут, кутаются, ежатся, отворачиваются, но в завихрениях между домами он дует то слева, то справа - не уберечься. Наконец подходит очередь Марины - она берет какой-то жалкий, самый дешевенький батон и половинку ржаного, а потом долго расплачивается, укладывая бумажку к бумажке; нет крупных купюр. "Ну что вы там копаетесь, дама!" - кричат ей сзади разраженною. Переходит к следующему ларьку, долго присматривается в нерешительности, потом покупает две сосиски. Когда она говорит продавщице "Две сосиски", та смотрит на нее, как на сумасшедшую, но - времена сменились, и клиент теперь всегда прав - режет розовую гирлянду. Со вновь раздувшейся сумкой - место толстой папки с машинописью заняли продукты - Марина идет прочь.

16

Теперь уже темнеет - прошло, пожалуй, немногим меньше часа. Совсем уже без сил, волоча сумку, Марина преодолевает полукилометровую полосу препятствий от трамвая до дома. Вдали светят окнами чудовищные, нелюдские громады жилых домов - поставленные на попа бетонные бараки образца восьмидесятых. По узким тропам, юлящим между кучами и трубами, и еще каким-то торчащим из снега железом - искореженными кровельными листами, проволоками, бесхозными, будто бы обгрызенными по краям бетонными глыбами - торопливо бегут мерзнущие люди. Поземка. Скользко, особенно на спусках и подъемах. И, конечно, на узких, опасно прогибающихся досках, перекинутых через бесконечные траншеи. Все разворочено так, будто здесь готовились отражать танковые атаки; но противник обошел с флангов, и укрепрайон пришлось оставить без боя. Возможно, навсегда.

17

На лестнице горит свет. Марина медленно, вяло выходит из кабины лифта; на полу лифта - лужа, кто-то спьяну обмочился или схулиганил, веселясь в меру своего представления о веселом. На лестничной площадке от ног Марины остаются мокрые следы. Марина отпирает дверь. Зажигает в коридоре свет. Только что она, казалось, была на грани обморока; казалось, она войдет и рухнет - но на губах ее уже улыбка, и снова сверкают глаза.
– Ну, вот и я!
– бодро говорит она.
– Правда, быстро? Тишина. Только из кухни неразборчиво бубнит репродуктор.
– Как обещала, так и пришла. Маринка слово держит, Маринка Сашеньку не подведет никогда! А знаешь, я сосисочек купила, - она торопливо выгружает из сумки содержимое, - так что сегодня попируем. И вообще, знаешь, нынче день такой удачный! Отдала Моисеичу его рукопись, и он не сегодня-завтра расплатится, причем по высшей ставке, он сам сказал...
– а руки ее уже снуют над газовой плитой: газ, вода в кастрюлю, вода в чайник, хлеб в хлебницу, утварь так и мелькает.
– Правда, других заказов пока нет... компьютеры... Но, в конце концов, я и объявления-то развесила только когда ты вернулся, каких-то две недели прошло. А еще повстречала Ольгу Шагунько... помнишь, я тебе рассказывала - наш бессменный комсомольский секретарь. Потом она инструктором в райкоме стала, и мы как-то потерялись... Она теперь сделалась такая гран-дама - что ты! Казино открыла, ходит с телохранителями... По телевизору выступает! Позвоню ей попозже, часиков в девять... И, представляешь, халтурку вечернюю нашла. Придется, правда, вечером уйти ненадолго, но ты спи себе спокойно, не волнуйся - меня на машине обратно будут подбрасывать, я договорилась. Ну, вот. Минут через двадцать будем ужинать. Проголодался, наверное? И я! А чайку я с лавандочкой нам заварю, из старых наших крымских еще сувениров, лавандочка для нервов полезна, и для сна... Тебе ведь спать надо побольше. Да и вкусно очень, что самое-то главное! И печенье есть к чаю! Почти бегом исчезает в комнате. Кухня остается без нее. Когда-то любовно отделанная, аккуратная, хоть и небольшая - но давно, давно... С судном в руках Марина проходит из комнаты в туалет; слышно, как она выливает там судно, потом спускает воду. Переходит из туалета в ванную, свободной рукой зажигает там свет и ныряет в дверь - все поспешно, все на бегу. С гулом и клекотом начинает течь вода. И на мгновение самообладание изменяет Марине; слышен ее голос буквально на истерике, на слезе: - Ну что же это такое, господи! Опять горячую отключили! Полощет судно ледяной водой, потом моет руки - руки сводит. Когда она вытирает их полотенцем, пальцы не гнутся. Совершенно без сил она опускается на стул в кухне и, тупо глядя на чайник, который и не думает закипать, закуривает. Снова она - старуха; ведь никто не видит. Щеки обвисают, в погасших глазах - безумная тоска. Медленно шаманит, ворожит перед ее лицом волокнистый дым.
– Ы-ы!
– доносится из комнаты. Марину будто подбрасывает пружиной.
– Что, Сашенька? Что?
– она лихорадочно тычет окурком в пепельницу, крошит его свирепо, словно он - символ ее минутной слабости.
– Дым? Ну извини... Или что? А-а!
– хлопает себя по лбу.
– Прости дуру, совсем из башки вон. Мы же утром побриться не успели, я неслась, как угорелая... сейчас, сейчас, Маринка бритовку даст... Она ныряет в комнату, и через минуту оттуда доносится жужжание электробритвы. Струи дыма медленно путешествуют по кухне.
– А самое главное я тебе еще и не сказала. Я нашла твоего Роговцева! Помнишь, ты про него рассказывал - служили вместе? Врач божьей милостью, ты говорил. Так он здесь, в городе! Ведет теперь какой-то реабилитационный психотерапевтический центр, "Новая жизнь" называется. Я к нему завтра пойду! Вы же друзья? Друзья ведь были, да? Тишина. Только жужжит бритва.
– Ну, вот. Пять минут - и запируем на просторе! Потом я тебе почитаю... Только сначала Ольге попробую позвонить. Жужжание замолкает, и через мгновение Марина выбегает на кухню. Начинает нарезать батон тоненькими ломтиками, потом заваривает чай; достает и раскладывает по тарелкам дымящиеся сосиски...

18

Полуосвещенная комната - та, в которой Марина утром красилась при свече. Сейчас на том столе, где стояло ее зеркало, горит настольная лампа, и Марина, уютно устроившись с ногами в кресле возле лампы и укрыв ноги пледом, неторопливо читает вслух.
– На что дан свет человеку, которого путь закрыт? Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды... Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? Поставил меня посмешищем для народа и притчею для него? Вот, я кричу: "обида!", и никто не слушает; вопию, и нет суда. Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? О, если бы человек мог иметь состязание с Богом! Если действовать силою, то Он могуществен; если судом, то кто сведет меня с Ним? Не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься? Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих, а на совет нечестивых посылаешь свет? Если я виновен, горе мне! Если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие мое. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Прежде нежели отойду - и уже не возвращусь... Испуганно взглядывает в сторону лежащего. Тот неподвижно смотрит в потолок.
– Ты не волнуйся, - говорит Марина, - там все хорошо кончится. Это просто испытание ему такое было... чтобы любовь ценить научился. Чтобы знал: любовь не за что-то там, не за молитвы и подарки дается, а просто так: либо она есть, либо нет... Понимаешь?
– Ы-ы!

19

Презентация, одна из многих, такая же, как все. Роскошный зал, роскошный стол. Поодаль от стола - человек двадцать приглашенных. На сцене бренчат и завывают.
– Вы рассаживайтесь, а я сейчас, - говорит Ольга красавцу средних лет, с благородной проседью в черных волосах.
– Пойду гляну...
– Мороз Воевода дозором обходит владенья свои, - понимающе говорит красавец. Она усмехается, кивает - и уходит от группы приглашенных, которые и впрямь сразу начинают двигаться к столу. Неторопливо, но собранно и надменно она бороздит подвластный мир. В соседнем зале казино, где идет бурная вечерняя жизнь, Ольга проходит между столами; надо видеть ее лицо, ее улыбку, ее довольство, когда она хозяйски оглядывается кругом. Обслуга узнает ее и раскланивается; она отвечает на холуйские поклоны легкими движениями гордой головы.

20

Марина домывает посуду. Сквозь шум воды из комнаты доносятся вопли и костяной перестук хоккейного матча - работает телевизор, и его холодный голубой отсвет освещает темный проем ведущей в комнату двери. Насухо вытерев закоченевшие руки, Марина звонит, и в трубке слышно: - Здравствуйте. С вами говорит автоответчик. Мы будем крайне вам признательны, если вы оставите свое сообщение после длинного сигнала. Марина молча кладет трубку. У нее опять, как почти всегда, когда ее никто не видит, мертвое лицо и мертвые глаза.
– В пятый раз...
– вертит визитку в руках и вдруг хлопает себя по лбу: Да тут же еще сотовый указан! Начинает снова набирать, поглядывая в визитку, новый номер - но, будто повинуясь какому-то наитию, прерывается и прикрывает сначала дверь в комнату.