Гражданин Галактики (сборник)
Шрифт:
Я выпалил:
— Как! А я был уверен, что теория Эйнштейна доказана?! — Мне внезапно стало ясно, что, если уравнения Эйнштейна неверны, нам придется пробыть в пути чертовски много времени; ведь Кита {29} — наша первая цель — лежит в одиннадцати световых годах от Солнца… А это всего лишь первая цель, другие-то куда дальше.
Но ведь все говорили, что, как только мы достигнем околосветовой скорости, месяцы станут пролетать мимо нас будто дни. Уравнения Эйнштейна доказывали, что это так.
— Внемли же мне! Скажи, как можно доказать,
— Как это прекрасно, — сказал О’Тул. — Сними штаны и лезь выше.
— Потише там! Одна из философских школ утверждает, будто эти уравнения означают всего лишь, что часы станут показывать другое время, если ты станешь смотреть на них с той звезды, мимо которой пролетаешь… чего ты, конечно, сделать никак не можешь. А реального сжатия или растяжения времени происходить не будет, что бы там ни означал сам термин «реальное». Другая школа, опираясь на соответствующие формулы для расстояния и массы, а также на то, что знаменитый опыт Майкельсона-Морли показал, что преобразование расстояния является «реальным», а также на то, что увеличение массы поддается расчету и практически используется в ускорителях элементарных частиц и вообще в ядерной физике, например, в двигателе нашего корабля, делает из этих соображений вывод, что различия в течении времени тоже должны быть настоящими, поскольку выведенные из него формулы подтверждаются практикой. Однако толком никто ничего не знает. Так что остается одно — лезть на дерево и смотреть.
— И когда же мы узнаем правду?
Я все еще никак не мог успокоиться. Ведь я соглашался провести на корабле несколько лет эйнштейновскоговремени. То, что мы можем погибнуть в эти годы (а дядя Стив говорил, что, вероятнее всего, именно это с нами и произойдет), меня как-то мало беспокоило. Но смерть на «Элси» от старости — вовсе не то, на что я рассчитывал. Страшно было даже подумать, что мне предстоит стать пожизненно заключенным внутри этих стальных стен.
— Когда? Господи, да это нам уже известно!
— Известно?! И каков же ответ?
— Не торопи меня, сынок. Мы летим уже пару недель при ускорении, равном 1,24 g; к настоящему времени мы достигли скорости около девяти тысяч миль в секунду. Пока мы еще не очень удалились от Земли, скажем, всего лишь на половину светового часа или на 5 450 000 000 миль. Нам понадобится не менее полугода на то, чтобы приблизиться к скорости света. Но, тем не менее, мы уже сейчас идем на внушительном проценте этой скорости — примерно на пяти процентах ее. Этого достаточно, чтобы определиться. Ее воздействие на время вполне поддается измерению с помощью вас — мыслечитчиков.
— И что же, сэр? Есть ли реальная разница во времени или только относительная?
— Ты орудуешь ошибочными терминами, но эта разница «реальна», если считать, что данное слово имеет какой-то смысл. Отношение сейчас составляет около 99,9 %.
— Если говорить точнее, — добавил О’Тул, — то «пробуксовка Барлетта», таков технический термин, который я только что изобрел, то есть его отставание во времени по сравнению со временем его братишки на Земле, достигла двенадцати единиц на десять тысяч.
—
— Только для того, чтобы было кому исправлять ваши арифметические ошибки, — ответил его помощник.
Пат велел мне не болтаться под ногами, когда его начнут оперировать, но я все же возник. Я заперся в каюте, чтоб никто меня не беспокоил, и связался с Патом. Он спорить не стал; когда я что-то говорил, он отвечал, и чем ближе подходил час операции, тем охотнее шел он на общение… Просто оживленная болтовня ни о чем и обо всем. Однако меня это не могло обмануть.
Когда его увезли на каталке в операционную, он сказал:
«Том, видел бы ты моего анестезиолога! Прекрасна, как солнечный день! И размер удобный, чтоб держать на коленях».
«Разве ее лицо не закрыто маской?»
«Знаешь, не совсем. Мне видны ее очаровательные голубые глазки. Думаю, стоит спросить, не свободна ли она сегодня вечерком».
«Моди это может не понравиться».
«Ты Моди сюда не впутывай; должен же больной иметь хоть какие-то привилегии? Подожди минутку, я ее спрошу».
«И что она ответила?»
«Говорит „не очень“ и что я тоже буду в этаком положении несколько дней. Но номер телефона я у нее все же возьму».
«Ставлю два против пяти, она тебе его не даст».
«Ладно, попытка не пытка… Ох, ох, слишком поздно. Они уже начинают… Том, ты бы даже не поверил, что бывают такие иглы. Она величиной с воздушный шланг. Анестезиолог хочет, чтоб я считал. О’кей! Все, что угодно, за улыбку. Один… два… три…»
Пат дошел до семи, я тоже вел отсчет. И с каждой секундой ощущал, как все сильнее и сильнее меня охватывает чувство непереносимого напряжения и ужаса. Теперь я знал, что Пат с самого начала был уверен, будто не выйдет отсюда живым. На счете «семь» он потерял над собой контроль, хотя мозг еще не отключился. Может, те, кто стоял у операционного стола, думали, что он уже потерял сознание, но я знал, что это не так; он был в ловушке и кричал, и молил, чтоб его спасли из нее.
Я окликнул его, и он звал меня, но встретиться друг с другом нам не удалось. А потом и я попал в ловушку. И так же, как он, почувствовал, что заблудился, что не могу понять, что со мной происходит, что мы ощупью бредем в ледяной тьме и страшном одиночестве пространства, в котором обречены умереть.
А затем я почувствовал, как в спину мне вонзается лезвие ножа, и заорал от невыносимой боли.
Из того, что было дальше, мне вспоминаются лишь какие-то лица, плавающие надо мной. Кажется, кто-то произнес:
— Смотрите, он приходит в себя, доктор.
Мне почудилось, что этот голос не принадлежит ни одному из склонившихся надо мной лиц; он звучал откуда-то издалека.
Потом осталось только одно лицо, которое спросило:
— Тебе получше?
— Пожалуй, да. А что случилось?