Гражданский иск
Шрифт:
Бутов. Что с тобой, Ирочка? (Обнимает ее.) Ты перенервничала просто. Действительно, год тяжелый, я понимаю, я ведь один оставался, а ты к нему шла. Я все понимаю. Но потерпи еще. Осталось-то… В этом году всего полдня. А новый – он новым и будет… (Усмехается.) Я вот всегда удивлялся: как это говорят – с Новым годом, с новым счастьем… Как это может быть оно новым, если мы переползаем из декабря в январь со старым багажом. А сегодня мы чокнемся и пожелаем друг другу нового счастья – и это сбудется. Как приятно желать, зная, что все сбудется.
Ирина
Бутов. Что – вдруг? Ничего вдруг быть не может.
Звонок в дверь.
Черебец. Я открою. (Отходит от телефона, открыв вает.)
Входит Скворцова.
Скворцова. Здравствуйте. Доктор Седова здесь живет?
Черебец. Кто?
Скворцова. Седова. Наталья… Я отчества не знаю.
Черебец. А, да. Здесь. Но ее сейчас нет.
Бутов выходит в прихожую.
Бутов. Кого?
Вслед за ним выходит Ирина Михайловна.
Черебец. Наташу вот. Доктора Седову.
Бутов. А… Раздевайтесь. Она сейчас придет. Вы – мама Алеши?
Скворцова. Нет, тетка я ему.
Бутов. Ну все равно проходите. Она просила, чтоб вы ее подождали. Вон туда проходите.
Скворцова снимает пальто, проходит в Наташину комнату. Ирина Михайловна уходит в кабинет.
Бутов (Черебцу). Надо же… Доктор Седова… А? Еще только недавно ты ей платье выпускное из Варшавы привозил – уже доктор.
Черебец. Не говорите. На своих архаровцев тоже гляжу – вроде как чужие, ей-богу. Ну не может быть, чтоб я такой старый. Я ж еще… А? А они, подлецы, как живая улика – заблуждаешься, старичок, ваша песенка спета. А у нас, может, только-только голос прорезается.
Бутов. У нас?… Сколько раз говорил тебе: лесть должна быть грубой, но все же в меру.
Оба смеются.
Черебец. Я хотел вот… (Достает из кармана пальто коробочку.) Наталье. По случаю Нового года. Последнего нашего – вместе. От нас с Зоей Никитичной – на память.
Бутов. Балуешь ты ее, Афанасий. Ни к чему. Я стараюсь – в узде чтоб, а ты подрываешь устои. Молода еще в каменьях ходить. Легко дается, ценить не будет. Ее мать первые сережки надела, знаешь, сколько ей было? Уши прокалывала – целая операция. А сейчас девчонка с горшка встала, уже дырки в ушах сверлят.
Черебец. Другое время, Марлен Васильевич, другие нравы. Мария Николаевна, царство ей небесное, в войну девочкой была, а после войны – что за жизнь, выздоравливали. Не до цацек было. А эти – разве они помнят тюрю или челекушки из картофельных очисток? И слава богу, зачем им – как нам. Они другого времени дети, им и жизнь другая. За то и боролись.
Бутов. Легко дается, ценить не будут.
Черебец. Думаете? Не знаю. (Время от времени набирает телефон, но там упорно занято.) Я раньше тоже так считал. Зое Никитичне кольцо обручальное через десять лет после свадьбы подарил. Сколько лет по копейке откладывал. Принес на годовщину, радости было – целый месяц на палец глядела. А Насте кольцо мать к выпуску подарила. Так она, паршивка, надела, чмокнула в щеку и убежала. Как будто так и полагается. Я сначала даже обиделся: ну как так можно, ну не
Бутов возвращается в кабинет, где у окна стоит Ирина Михайловна.
Ирина Михайловна (не оборачиваясь). Все бегут куда-то, спешат, все со свертками, все возбуждены… Это передается даже на расстоянии, так и хочется тоже помчаться, что-то покупать, спешить в тепло и уют… (Оборачивается.) Кто это?
Бутов. Тетка этого мальчика.
Ирина Михайловна. Мальчика?
Бутов. Ее больного. Первый ее самостоятельный пациент. И надо же, так не повезло – тяжелейший слу«чай. Что-то с почками. Она, бедняжка, уж и книги все перечитала, и профессору своему звонила, консультировалась, и даже меня заставила через Антонова какое-то лекарство доставать, да что-то не очень все это помогает. Прямо замкнулась на этом. Даже в Венгрию не хотела ехать. Пока не перевели его в областную – ни за что. Как будто без нее врачей нет. Это от матери, ее школа.
Ирина Михайловна. Она тоже педиатром была?
Бутов. Маша? Да. Но чтоб Наталья по ее стопам – ни за что не хотела. Хотела ей жизни полегче. Врач вообще себе не принадлежит, а детский… Днем и ночью. Кто же ребенку в помощи откажет. А Наталья – как она. Вместо нее. И вот фамилию даже ее взяла. Я не спорил.
Входит Черебец, он растерян.
Черебец. Слушайте… Ерунда какая-то. Я звоню Орехову, чтоб кассу придержал, пока мы не внесем, и чтоб в сберкассе предупредил на всякий случай, чтоб они тоже раньше времени не запели «В лесу родилась елочка». Он звонит туда при мне, я слышу, а ему отвечают, что товарищ Бутов только что внес триста пятьдесят рублей на счет колхоза. Я говорю – быть не может, я от него звоню, вот он здесь, в соседней комнате, а они – квитанция номер такой-то. Я спрашиваю – кто внес? Не знаю, кассир, кто принимал, куда-то вышла. Что за мистика?
Бутов. Может, Степанян расстарался?
Черебец. Да нет, я звонил.
Бутов. Ладно, не темни, твоя работа?
Черебец. Да что вы, Марлен Васильевич, я же вот он, здесь.
Бутов. Ну… Я твою прыть знаю. Хочешь меня перед фактом поставить? Чтоб по-твоему все-таки? Наверняка?
Черебец. Да клянусь вам!
Бутов. Ну а кто же? Дед Мороз, что ли?
Хлопает входная дверь.
Наташа, ты?
Наташа (заглядывает в кабинет). Я.
Бутов. Ты где была?
Наташа. В сберкассе.
Бутов и Черебец переглядываются.
Бутов. А где аккредитив?
Наташа. В сумке. А что?
Бутов. Дай-ка поглядеть.
Наташа. Папа, ты что?
Бутов. Покажи, я говорю.
Наташа. Потом. (Собирается выйти.)
Бутов. Наталья!
Наташа. Ну что?
Бутов. Что ты придумала?
Наташа. А что я придумала?
Бутов. Зачем ты это сделала?
Наташа. Что – это?
Бутов. Не прикидывайся. Зачем ты это сделала? Что это за демонстрация?