Греческое сокровище
Шрифт:
— Среди шести тысяч турецких слов, которые я знаю, нашлось и несколько неприличных. Я настолько забылся, что чуть не — поколотил пашу.
— Боже мой! — ужаснулась Софья. — Как же теперь с разрешением?
— Его аннулировали. Мы опять у самого входа в подземный лабиринт Кносского дворца, где Минотавр пожирает всякого, кто явился убить его.
— А этот американский посол, Уэйн Маквей, не перестанет он теперь хлопотать за тебя перед визирем?
— Нет, не перестанет. Честно говоря, он считает, что я допустил ошибку, и не только своим срывом: выходит, я еще не очень силен в турецком и неверно понял, что именно обещал
Она поцеловала его в разгоряченный лоб.
— Ничего, дорогой, малыш принесет нам удачу. Тебе недолго осталось ждать: доктор Веницелос говорит—в апреле. И все встанет на свои места.
Как только между Францией и Германией было подписано перемирие, Генри уехал в Париж посмотреть, что еще можно спасти. Оказалось, что слухи о повергнутом в руины Париже абсолютно ни на чем не основаны, как и все, что фантазировалось в «Дарданеллах». Все его четыре дома стояли целехонькие. Булонский лес был нетронут, на Елисейских полях и в Тюильри также сохранились все деревья. Париж был прекрасен, как всегда! Единственная неприятность была та, что ему, как, впрочем, всем домовладельцам, запретили до конца 1871 года взимать квартирную плату с жильцов—это десять убыточных месяцев.
В марте и апреле ей уже стало тяжело ходить. То, что беременность проходила у нее спокойно, вселяло уверенность, что и ребенок родится здоровый. Старшая сестра Катинго, уже мать двоих детей, принесла на улицу Муз целый рулон тонкого белого полотна, кружева и ленты: пора готовить малышке приданое. По нескольку раз на неделе заглядывала портниха, кроила и шила детские распашонки. Мадам Виктория отделывала их мережкой. Вместе с Катинго Софья кушала плетеную колыбель, обтянула ее всю белым шелком, соорудила тюлевый полог от комаров.
Генри охватывал восторг при мысли о греческом ребенке: это каким-то образом согласовывалось с провидением, поставившим его найти греческое сокровище. Но когда Софье случалось застигнуть его врасплох, лицо его казалось осунувшимся, брови хмурились. В прекрасный апрельский день, выгнавший на лазурное небо стада барашков, они гуляли под руку по гравиевым дорожкам своего сада, и встревоженная Софья спросила его напрямик:
— Генри, что-нибудь случилось?
— Да… Деньги. За последние два года я потерял тысячу долларов на квартирной плате. Дома запущены, не ремонтировались—не было ни материалов, ни рабочих. Управляющий пишет из Парижа, что восстановить их в прежнем виде потребует немалых средств.
— Извини, Генри, что я спросила. — Она опустилась на ближайшую скамейку. — Садись. Погреемся на солнышке.
Гордясь ею, он легко похлопал ее по животу, обнял за плечи.
— По правде говоря, Софидион, это еще не все. Я вдруг обнаружил, что меня разоряет земля.
— Какая земля? Не понимаю.
— Видишь ли, дорогая, как все новообращенные я больше фанатик, чем верующие с рождения. Ты обожаешь Афины, потому что родилась в тени Акрополя. А в глазах большинства людей это жаркий, пыльный провинциальный город без воды с населением около шестидесяти тысяч жителей, с несколькими вымощенными улицами и нищей администрацией—словом, город без будущего. На прошлых выборах в муниципалитет голосовало неполных шесть тысяч человек! Но мне он видится в одном ряду с крупнейшими мировыми столицами. Когда я измученный и злой вернулся из Константинополя, то оказалось, что общее безденежье и неудачи с Лаврийскими серебряными рудниками сделали сговорчивее владельцев того замечательного участка на Панепистиму, который я давно облюбовал: когда-нибудь мы там выстроим себе дом. Они уже охотно принимали мою старую цену—шестьдесят восемь тысяч драхм.
— Ты платил наличными?
— Пришлось. Но я на этом не остановился. Подожди, я принесу карту из кабинета.
Он вернулся с картой Афин, усеянной красными квадратиками.
— Это все участки, которые я купил. Я рассудил, что цены на землю спустились до самой низкой черты и скоро начнут возрастать, как всегда в столицах. Наличных денег сейчас мало в обращении, кредиты закрываются, и землевладельцы спешат продавать, продавать… Я уже походил по городу, пригляделся и наметил, какие еще участки купить, когда приспеет время.
Софья была поражена размахом его приобретений. Он любил покупать угловые участки, и одним из них был участок земли площадью в 54 000 квадратных фута в самом центре города, через один квартал от Национальной библиотеки. Напротив него, по другую сторону улицы, он откупил еще два больших участка. Потом одним махом скупил полдюжины участков на холме, под боком у строящегося Французского археологического института. Еще дальше, в районе Политехнической школы и Национального музея, он за бесценок купил целые кварталы незастроенной земли.
— В один прекрасный день наши дети унаследуют половину Афин. А сейчас надо оправдать упреки Екатерины и стать скупым.
Ребенок родился относительно спокойно и безболезненно. Доктор Веницелос принял его в матримониале, звонко похлопал по попке. Дитя заорало голосом своего отца, когда тот бывал в гневе. Карауливший за дверью, он тотчас ворвался в комнату.
— Что, доктор, мальчик?
В его голосе было скорее утверждение, чем вопрос.
— Еще не знаю. Не посмотрел.
— Так посмотрите, ради бога!
Доктор повертел в руках пухлый розовый комочек.
— Девочка. Прелесть. Примите поздравления. Генри подавил разочарование и повернулся к жене:
— Как ты себя чувствуешь, Софидион?
— Прекрасно. Ты очень огорчен, Генри? Он наклонился и поцеловал ее в лоб:
— Добрая лоза приносит хороший урожай.
Через несколько дней она уже была на ногах и охотно, почти с чувственным удовольствием давала ребенку грудь. Теперь, когда Генри стал отцом, ее отношение к нему чуть переменилось: он стал рода ее, они вместе произвели новую жизнь. Генри полюбил девочку и проводил с ней много времени, от первоначального огорчения не осталось и следа. Он настаивал, чтобы дочь назвали Андромахой.
— Почему Андромахой? — недоумевала Софья. — Лучше что-нибудь простое: Мария, Лукия, Навсикая…
— Потому что Андромаха—одно из благороднейших имен в греческой древней истории.
Труднее было уладить другие проблемы. Семейство Энгастроменосов с таким подъемом встретило появление внучки и племянницы, что и родители, и братья, и сестры торчали в доме на улице Муз круглосуточно, пичкая мать и ребенка своей восторженной любовью. Энтастроменосы в таком количестве были уже не под силу Генри.