Грех матушки Марии
Шрифт:
– С Сима... и с этого... И-афета.
– А ты, Петя, понял ли?
– Понял, батюшка, - отвечал лежащий с голым задом Петька.
– Хорошо... Ну, а это - чтоб ещё лучше запомнил.
Тут отец Феофан взмахнул розгой, та свистнула, и на Петькиной заднице образовалась первая полоса. Петька выпучил глаза, щёки его надулись, после чего он заорал, как резаный. Потом попытался было вскочить, да отец уже держал его за ноги.
– За Сима!.. За Хама!.. За Иафета!.. –
Хотя Хам в этом ряду был неуместен, но батюшка разошёлся не на шутку, и не замечал несуразности. Петька орал так, что у матушки уши закладывало.
Когда Петькина задница вся стала полосатой, батюшка остановился.
– Слезай, грешник!
– молвил он.
– Дай и другим покричать да покаяться.
Ревущий белугой Петька слез со скамьи, одной рукой держась за порты, а другою за ягодицы. Он долго ещё стоял в углу и ревел, держась руками за задницу и не решаясь натянуть на неё штаны.
Следующим лёг Гришаня, который держался молодцом, не орал в голос, а только вскрикивал, когда сильно прижигало. Тут батюшка уже исправился, и приговаривал правильно:
– За Ноя!.. За Сима!.. За Иафета!.. – и отпускал по три розги кряду.
Потом пришла очередь Васятки, который получил всего шесть розог, но визжал как поросёнок на заклании.
Ангелочка Прошу матушка хотела совсем уберечь от порки, но батюшка не позволил. И Прошкином заду тоже отметились три розги, хотя и лёгкие.
Когда Федор Дёмин с Петькой, поклонившись батюшке в пояс, ушли, батюшка не дал своим малолетним грешникам особо горевать и жалеть свои битые зады. Поскольку вечерняя трапеза для них отменялась, батюшка задал им работу: Гришка колол дрова на неделю, Васятка мыл полы в доме и убирал бане, Прошка сносил дрова в поленицу и мёл двор. Потом убирали в хлеву.
Работа кипела до самой темноты. Если одна работа заканчивалась, в хозяйстве находилась другая.
– Вот и славно, чем по улицам-то носиться без толку!.. – говорил батюшка. – Пора уже всё в хозяйстве им уметь!.. А не в бане подглядывать.
Когда совсем уже стемнело, виноватая и уставшая ребятня собралась в избе.
– Ну что, чада мои неразумные? – хмуро спрашивал батюшка. – Осознали грехи свои?
– Осознали, – виноватились они, опустив головы. – Прости нас, батюшка... Прости, матушка...
– Бог простит. А теперь спать! – сказал батюшка.
– Голодные, небось, чадушки? – не выдержала матушка.
– А то!.. Ажно в брюхе бурчит! – жаловались Васятка с Прошкой.
Сердобольная матушка пошла было доставать из печи, но батюшка строго остановил её.
– Сухари есть?.. По чёрному сухарю им и водицы колодезной.
Вздохнув, матушка достала из чулана три чёрных сухаря, положила на стол. Поставила солонку, налила водицы в кружки. Чада кинулись было усесться за стол на лавку, да тут же и передумали: сидеть им было никак невозможно.
Трапезничали стоя. Каждый присолил свою чёрняшку и принялся грызть. Ах, что это была за вкуснятина! Водица тоже была холодная да вкусная.
Повеселев после еды, почёсывая свои отходившие уже после розги зады, мальчишки умыли грязные зарёванные мордахи, молча разделись и улеглись в свою широкую, общую постель. Минут через пять они уже спали сном праведников.
* * *
– Ну, что ты, Николаша, отошёл уж? – спрашивала матушка, когда и родители, помолившись перед образами, улеглись в горнице, в своей постели за цветастой занавескою. – Как осерчал-то, не приведи Господи! Уж, думаю, запорет мальчишек, совсем запорет...
– Ништо! запорет... – усмехался батюшка в темноте. – Подумаешь, берёзовой каши отведали, в кои-то веки. Меня вот, помню, батюшка драл, так драл!
– Было за что, миленький? – невинно спросила матушка.
– Да уж было... – батюшка задумался.
– Слушай, Марьюшка, а ведь и меня за это же дело драли. Вот чудеса!..
– Да за что же?
– По малолетству за девками да бабами на реке подглядывал, когда те купалися... Они меня и поймали, портки с меня стянули, да так, без порток, к тятьке моему и отвели. Ох, и задал он мне!
– Ах, вот откуда что берётся, - тихо смеялась матушка. – А тятя твой злился, небось, что сам-то не подсмотрел.
Она тихонько придвинулась к батюшке и положила на него руку.
– Ну, сегодня-то уж насмотрелся, а?.. – зашептала она ему в бороду. – Или нет ещё? Грешник ты мой любый...
Батюшка заволновался, задышал, и вдруг крепко обнял матушку за талию.
– Хочу, как в баньке, - страстно зашептал он.
– Сзаду, Марьюшка! Становися.
Матушка тихо засмеялась.
– Погоди... не всё сразу. Спервоначалу обойми меня... расцелуй... Дай-кося, рубаху-то подыму... Ох, грешники-то мы с тобою, грешники!
Она в томлении подняла рубаху до самой шеи, и батюшка страстно приник к её большому, чистому, горячему и такому родному телу.
* * *
К весне в семействе батюшки Феофана было уже четверо детушек. Четвёртой родилась девочка, славная да красивая, как матушка, только черноволосая.