Грех во спасение

Мельникова Ирина Александровна

За забором мелькнула белая косынка. Маша вытянула шею, чтобы разглядеть, кто бы это мог быть, и усмехнулась. Похоже, не только ее беспокоит слишком долгое отсутствие Антона. Васена медленно прошлась мимо избы, бросила взгляд на окна и, заметив, что за ней наблюдают, отвернулась, прикрыла лицо кончиком платка и быстро-быстро пошла вдоль улицы. Прежде чем скрыться за углом, она оглянулась, посмотрела долгим взглядом на Машу, стоявшую на крыльце, и, гордо вскинув голову, исчезла среди кустов черемухи.

Маша вновь улыбнулась. Васена ей нравилась как раз своей гордостью и независимостью. Несомненно, Антон именно к ней каждый вечер бегал на свидания, после которых приходил сам не свой. Долго сидел за воротами на бревнах, много курил, а по возвращении

в дом больше молчал, погруженный в какие-то свои, по всей видимости не слишком веселые думы. И если Прасковья Тихоновна принималась допекать его разговорами, отвечал зачастую невпопад, а то и вовсе смотрел на нее в упор карими под широкими темными бровями глазами и улыбался странной, словно не от мира сего улыбкой. А когда раздосадованная хозяйка набрасывалась на него с упреками, то, глядя на нее с выражением почти коровьей покорности, он тем не менее старался улизнуть с ее глаз подальше и где-нибудь уединиться.

С наступлением жары он перебрался спать на сеновал, обретя тем самым надежное убежище, где с той поры спасался от докучливых расспросов дотошной казачки.

Маша догадывалась, что Антон серьезно влюбился. Об этом говорили его глаза, смотревшие на мир непривычно растерянно, да и улыбка, то и дело растягивавшая губы парня, была именно той, по какой узнают влюбленных во всем мире: откровенно счастливой и чуть-чуть глуповатой.

По правде, подобный поворот событий изрядно встревожил Машу. Влюбленность Антона могла стать серьезной помехой в их предприятии. Он не мог не знать, что со дня на день прибывают с обозом Кузевановы и им придется вплотную заняться подготовкой побега. Похоже, эти мысли не давали покоя и самому Антону. Несколько раз Маша заметила, что он не спит ночью, бродит по двору, за воротами и вздыхает так тяжело и шумно, что слышно через раскрытое окно. Да, присушила Васена парня, и ничего тут более не скажешь.

В один из вечеров Маша и Прасковья Тихоновна сидели на крыльце, наслаждаясь мягкой вечерней прохладой, и поджидали Антона с очередного свидания, которые с каждым разом становились все длиннее и длиннее. На этот раз уже звезды проклюнулись на небе, когда он наконец появился и, отказавшись от ужина, шмыгнул на свой сеновал. Хозяйка не выдержала первой:

– Ну, пропал наш Антоша, как пить дать пропал! Приворожила его Васька, не иначе! Покойница Глафира ведьмой в Терзе значилась, да и дед тоже из бергалов [45] был, лешак еще тот, бородища – во! – Прасковья Тихоновна провела рукой где-то в области колен и покачала головой. – Конечно, девка она видная да ладная, мужики, как мухи на мед, к ней тянутся, но ни одного она, по правде, не приветила, не приголубила пока! Степка этот чубатый, которому она морду тогда на источнике попортила, уже год ее домогается. Видно, совсем с ума съехал, если силком решился девку одолеть. Да и чего с него взять! Охальник да матерщинник, у них вся порода такая, у Охлобыстиных-то! – Она вздохнула и перекрестилась. – Наш Антоша ни в какое сравнение с ним не идет, потому, видно, с Васеной у них все и сладилось. Она хоть и сирота, но себя блюдет, с парнями под кустами не валяется и к себе в избу не водит. В Терзе ее не очень любят за нрав, строптивая девка, неуступчивая... Один тут спьяну решил ее к забору прижать, так потом с неделю на полатях отлеживался, после того как она его мордой о тот же забор повозила. – Прасковья Тихоновна склонилась к Маше и прошептала: – Ох, пришелся Антоша ей по душе, кабы к осени свадьбу не привелось играть.

45

Cтаратель-одиночка (диал.).

Маша невольно вздрогнула, а сердце сжалось в дурном предчувствии. Неужели ради Митиного освобождения придется пожертвовать еще одной любовью – любовью Антона и гордячки Васены? И вправе ли она разбивать

эту едва зародившуюся, но уже изначально обреченную любовь? Молодые люди не вольны в своих чувствах, и ей надобно взять новый грех на душу, чтобы выступить в роли коварной разлучницы, похоронить еще одну надежду на счастье. И не зря Антон переживает так сильно, молчит, страдает, и все потому, что давно уже знает – им с Васеной никогда не быть вместе.

Девушка стиснула ладони, стараясь не выдать своего смятения. Не дай бог, Антон взбунтуется, откажется расставаться с Васеной, и тогда все ее планы полетят насмарку. И она не сможет воспротивиться его решению, потому что не вправе распоряжаться чужими судьбами так, как распорядилась своей.

Она подняла глаза на хозяйку и непроизвольно вздрогнула. Прасковья Тихоновна, прищурившись, смотрела на нее, и было в ее взгляде нечто такое – не совсем понятное и потому тревожное, что Маша внутренне съежилась от страха. Неужели хозяйка что-то заподозрила? Она нервно сглотнула и, постаравшись придать своему лицу самое безмятежное выражение, спросила:

– Выходит, Васена сирота?

– Сирота, сирота, – закивала головой Прасковья Тихоновна и, встав со стула, взбила небольшую подушку, на которой сидела. Потом опять опустилась на сиденье, сложила руки на коленях и издала глубокий и продолжительный вздох – первый признак того, что настроилась на долгий и обстоятельный рассказ.

...Как и Маша, Васена осталась сиротой в пять лет, отец ее погиб во время аварии на домне, мать через год утопилась в заводском пруду, после того как над ней надругались солдаты из охраны острога. В опекуны к Васене определили деда Ермолая, человека не злого, но вздорного, ни к какому путному делу, кроме шатания по тайге, не приспособленного. Соседи над ним посмеивались: «Не вышло из мужика ни работника, ни охотника!» Но все же на две кухни – плац-майора и начальника завода – дед исправно поставлял битую птицу: уток, рябчиков, тетеревов, а с наступлением сезона ягоды, грибы, орехи... Изредка, непонятно откуда, у старика появлялись вдруг шальные деньги, которые незамедлительно уплывали в руки целовальнику казенной лавки. Допьяна дед Ермолай никогда не напивался, но и трезвым редко бывал.

Эти неожиданные всплески непомерного для этих мест расточительства вызывали в поселении самые разные толки и пересуды, но все они сводились к одному: дед, без всякого сомнения, где-то бергалит. Ничем другим объяснить его долгие отлучки из Терзи на неделю, а то и на две было нельзя. За Ермолаем пытались следить. Но дед, стоило ему зайти в тайгу, так запутывал свои следы, настолько умело уходил от преследователей, что всем любителям поживиться золотишком за чужой счет только и оставалось, что чесать в затылках и с огорчением признавать: хитроумный старикашка оставил их с носом.

Женка его, Глафира, смирилась с невеселой своей судьбой, мужа не грызла и не перечила против его скитаний по лесу. Да, по совести сказать, на лучшую долю она и не рассчитывала. С детских лет болезненная и тощая, она к тому же и лицом не удалась – да так бы, наверное, и осталась старой девкой, вековухой, если бы нежданно-негаданно не посватался к ней Ермолай. Не посмотрела Глафира на начинавшую седеть бороду и вздорный нрав – согласилась.

Васенку она приняла хорошо. Хоть и малолетка, от пенечка два вершка, а все помощница и по дому, и по огороду. Сама Глафира часто, бывало по два-три дня, лежала пластом, и тогда в неубранной, замусоренной избе было совсем неприглядно.

Да и по натуре своей Глафира была не сварлива, сироту жалела и помаленьку, втайне от деда, баловала: то пряник в руку сунет, то кусок сахару. Ермолай подобное баловство не понимал и сердился, если замечал, что жена и Васена о чем-то шепчутся между собой.

...Четырнадцатый год пошел Васене, когда Ермолай впервые взял ее с собой на охоту.

– Ишь, чего надумал, старый черт! – ворчала Глафира. – Долго ли до греха! Того и гляди, потеряется дите в тайге, не сносить тогда тебе головы!