Грех
Шрифт:
Лора была, как и положено, в длинном закрытом платье, на голове – стянутая узлом на подбородке косынка и, конечно же, никакой косметики. Ларин сидел в темном костюме и черной водолазке.
Возможно, отец Меркурий и перенес бы обещанную аудиенцию на завтра, ведь болела голова. Но тут ему вспомнилось, что церковная активистка говорила, будто беженцы из Кыргызстана готовы сделать монастырю щедрое пожертвование. А вопросы бизнеса пастырь и эконом в одном лице привык решать с ходу.
– Проходите, слышал о вас и о вашей беде, и о вашем желании, – пригласил пройти Ларина в кабинет отец Меркурий.
– Смиренной
Андрей с напускным благочестием переступил порог и закрыл за собой массивную дверь. Кабинет вполне мог бы принадлежать и какому-нибудь чиновнику. Дорогая мебель, современный компьютер на столе, плазма на стенке, кожаное кресло на колесиках. Вот только вместо портрета президента на стене висела фотография Патриарха, а перед иконами тлела лампадка. Ее запах у Ларина почему-то сразу же стал ассоциироваться со смертью, словно здесь недавно отпевали покойника.
Отец Меркурий пролистал газетные вырезки, посочувствовал беженцам, вынужденным покинуть обжитой приход в чужой стране. Кивал, когда Ларин живописал то, как иноверцы грабили и сжигали церковь, где он был старостой… Возможно, эти наполовину выдуманные истории не слишком бы тронули сердце отца Меркурия, но в довершение всего Ларин положил на стол дарственную на полтора гектара земли. Участок, как по заказу, примыкал к монастырскому предприятию, а потому и пришелся как нельзя кстати, в свете запланированного расширения производства. Да и высшее экономическое образование, о котором упомянул Ларин, лишним не было. Отец Меркурий почувствовал, что сможет обрести в лице Андрея толкового помощника.
А потому, когда Ларин попросил принять его в монастырь послушником с перспективой пострига в монахи, эконом раздумывал лишь для вида.
Глава 4
Вопреки ожиданиям Ларина, режим Свято-Покровского монастыря оказался отнюдь не строгим и не суровым, а вполне демократичным. Никто не заставлял носить вериги, давать обет молчания и истязать плоть. Но все же шататься без дела не разрешалось никому, да и расписание церковных служб было составлено таким образом, что не позволяло расслабляться. Братии в монастыре пребывало довольно много: вместе с монахами-священниками, послушниками, трудниками и гражданским персоналом набиралось около ста пятидесяти человек.
Распорядок дня был расписан поминутно. Подъем ровно в пять утра. Двадцать минут отводилось на утренний туалет. А уже к шести часам все отправлялись в церковь на первую утреннюю службу. После нее благочинный распределял так называемое послушание – индивидуальную работу для каждого послушника. Андрею чаще всего доводилось убирать в храме и подметать монастырские аллеи.
В восемь утра читался молебен или правилась литургия – богослужение, при котором совершалось таинство причащения. А вот через пару часов вся монастырская братия опять собиралась в церкви для чтения акафиста – особых хвалебных песнопений и молитв в честь Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы и прочих-прочих святых.
В полдень была скромненькая трапеза. Перед ее началом и по ее окончании обязательно произносились специальные молитвы. Все ели молча. Лишь один из братьев в это время читал «Жития святых» хорошо поставленным голосом. Правда, при этом читал
И вот когда солнце клонилось к закату, все собирались в церкви на вечернюю службу. Обычно она длилась около часа, а в праздничные и выходные дни – более двух часов. На ней, кроме собственно самого богослужебного обряда, новичков обучали петь согласно церковным традициям, правильно читать псалмы и всем остальным богослужебным премудростям. Затем следовал скромненький ужин. После него весь монастырь кучковался в просторной читальне, где декламировались душеспасительные книги, а семинаристы готовились к занятиям. Затем вновь церковь, молитвы всепрощения на сон грядущий… А в десять часов вечера объявлялся отбой – прямо как в пионерском лагере.
Безусловно, привыкнуть к такому необычному распорядку дня человеку неподготовленному было весьма непросто. Но Андрей адаптировался довольно быстро. И по прошествии недели уже не выглядел на фоне других послушников, прибывших сюда задолго до него, этакой «белой вороной».
Как и все послушники, Ларин ютился в трехэтажном жилом корпусе. Именно ютился, так как ему приходилось делить небольшую келью с еще восьмью людьми. Его новое жилище чем-то напоминало комнату в студенческом общежитии: деревянные койки, тумбочки – по одной на двух человек, табуретки, вешалка для одежды и полка для обуви. Единственным ее отличием от общаги было то, что вместо гламурных постеров и похотливых эротических плакатов на стенах висели иконы и красочные церковные календари.
Телевизоров, радиоприемников и тем более компьютеров держать в кельях не разрешалось. А потому связь с внешним миром чаще всего поддерживалась через мобильные телефоны, пользоваться которыми официально не возбранялось, но в то же время и не рекомендовалось. Но ведь рекомендации на то и рекомендации, что не обязательны к исполнению. Этим послушники и пользовались, стараясь лишний раз не попадаться монастырскому руководству с трубками в руках.
Имелась в монастыре и небольшая библиотечка, которая занимала одну из келий на первом этаже жилого корпуса. Но посещать ее могли далеко не все – лишь те, кто провел в стенах монастыря не менее трех месяцев, и то с разрешения благочинного. Впрочем, туда Андрей и не стремился.
Неожиданным открытием для агента тайной организации по борьбе с коррупцией стало то, что каждый послушник и брат, вне зависимости от того курил он или нет, ежедневно получал на руки по пачке сигарет. Делалось это для того, чтобы монастырская братия, которая в подавляющем своем большинстве так и не смогла расстаться с этой вредной привычкой, не «стреляла» сигареты у паломников и не собирала окурки. Но при этом архимандрит Филарет поставил перед курящими одно условие: «Заниматься этим пагубным делом можно только в специальных курилках, а ежели кто и осмелится нарушить это правило, того ждет покаяние и епитимья в не одну сотню поклонов».