Грехи аккордеона

Прул Энни

– На концертине, – сказал он. – Я и сейчас играю. Досталась от объездчика мустангов, а ему еще от кого-то. Если с ними обращаться, как положено, переживут хозяина. Но, ты знаешь, я всегда хотел аккордеон. Вот, думал, добуду хороший маленький си-до двухрядник – то что надо для старых добрых ирландских мелодий. Давай-ка поглядим.

Вёрджил достал из-под заднего сиденья перепачканный инструмент, меха исчерканы фломастером, лак облупился, кожаные полоски болтаются. Фэй осторожно взял его в руки, бросил взгляд на ряды потертых кнопок и растянул меха: до-аккорд прогремел громко и властно, затем невнятная звуковая вспышка, спотыкающаяся дорожка западающих кнопок, кислая одышка, от которой у Вёрджила заломило зубы.

– Что ж, неплохой двухрядничек. – Фэй запел, заглушая скрип: – Ох как пляшет та красотка и цветет, что маков цвет, всем дает за пару баксов, никому не скажет нет… Живой еще. Пожалуй, можно привести в чувство. Голос вроде грудного.

Он обнял Джозефину, сказал спасибо, но Вёрджил видел, что старик разочарован, примерно как он сам в детстве, когда, рассчитывая

на этот ебучий калейдоскоп – столько было намеков – получил в подарок замотанный куском рваной гнилой кожи дедовский телескоп с мутными линзами, через которые можно было разглядеть разве что рой каких-то точек.

Он подумал, что Фэй похож на потертого мужичка из тех, что сидят у края стойки в каждом дублинском пабе: недорасчесанные непослушные волосы, из плоского уха торчит желтая сера, костистое румяное лицо, вся мышечная масса сконцентрировалась в губах, которые с силой тянутся к кружке горького пива, блеклые голубые глаза. Однако вместо униформы пьяниц: засаленного пиджака и кривого галстука на тощей шее, – Фэй был наряжен в потертую рубаху и джинсы, которым не давал упасть ремень, утыканный стеклянными бляхами, в большинстве отвалившимися, так что на их месте остались только металлические штырьки; на ногах сбитые башмаки, а на голове – шляпа, потертая и почерневшая настолько, что носить ее можно было только с вызывающим видом. Протянутую руку Фэй сдавил безжалостными тисками и безо всякого выражения посмотрел Вёрджилу в глаза – так бесхитростно смотрят на свою жертву некоторые собаки перед тем, как вцепиться в глотку.

– Ну и как тебе Фэй? – спросила потом Джозефина. – Правда, он настоящий? – Подразумевалось, что Кеннет и Бетти не настоящие, а самозванцы, аппалузское ранчо – сплошное надувательство, и что все это давно бы рухнуло, как уже было два раза, если бы не Фэй, который удерживает его в целости силой своей шляпы.

– Да уж, – сказал Вёрджил, – этот ебаный щелкунчик непрост.

– Щелкунчик? Так звали того подлого брыкучего мустанга, если можно так выразиться, и только эта женщина, индеанка по имени Красная Птица в 1916 году смогла его объездить, – раздался из соседней комнаты голос Кеннета.

Ранчо

В 1953 году Кеннет и Бетти Свитч перебрались из Бостона в Монтану с небольшой суммой денег, которые, как думала Бетти, достались Кеннету в наследство (он украл их, работая в кредитном обществе – после того, как правление отказалось повышать его в должности), и купили старое запущенное ранчо по соседству с резервацией кроу. Ранчо примыкало к землям, отведенным резервацией под разведение бизонов. Много лет спустя Кеннет любил повторять, что когда они только начинали растить коров и телят, они «совершенно не понимали, как можно дышать, не набирая полные легкие пыли». Пробираясь на машине по красной дороге к вздымающимся гребням, они дрожали от возбуждения: ландшафт разворачивался на шестьдесят миль и втыкался в Биг-Хорнз, а на передний план выступали твари из непристойного западного прошлого – опущенные вниз громадные головы, выпученные сверкающие глазки; появлявшиеся милей дальше их собственные лысые создания казались нелепыми, как раскрашенная фанера.

Беда пришла через два года, на стадо напал бруцеллез; окружной чиновник сказал, что, скорее всего, занес какой-нибудь бизон, и теперь придется уничтожить всех животных, а через несколько лет начать все сначала, может быть.

– Что тут скажешь, – сообщил чиновник, – если дела хоть иногда не идут плохо, то откуда нам знать, что они идут хорошо? На ошибках учатся. – Он явно держал их за восточных придурков, у которых денег больше, чем соображения, и которые могут позволить себе каждые несколько лет начинать все сначала, словно это институт экспериментального животноводства. Дожидаясь, пока земля излечит саму себя, Бетти устроилась по пятницам секретаршей в суд, а Кеннет стал помогать местному лошадиному аукционщику Гибби Амакеру – сперва разбираться со счетами, билетами и другими бумажками, но постепенно он учился понимать толк в лошадях, в их породах и окрасах, узнал, что кони бывают буланой масти и каракотовой, рыжие, чубарые леопардовые и чубарые с попоной, серые в яблоках и серые в гречку, с медицинскими колпаками и военными беретами, светло-бурые, гнедые и серые, вороные, каштановые, коричневые, мышастые и пегие, игреневые, соловые, красно-бурые, оверо, тобиано, товеро и калико, изабелловые, черно-пегие и золотисто-гнедые, чалые и розовато-чалые; аппалузы с белыми пятнистыми попонами, леопардовыми и тигриными плащами, со снежинками, ледяным и мраморным отливом, с отпечатками ладоней или двухцветных павлиньих хвостов, в крапинку и гладкие; лошади с отметинами на лбу – полосами, надрезами, дождевыми каплями, долларами, брызгами и звездами, с мордами фартуком, шапочкой и просто гладкомордые; день за днем он смотрел, как кони разных пород выходят на аукционный ринг и сходят с него: рысаки, морганы, арабские, полуарабские и англо-арабские скакуны, аппалузы, квартехорсы.

Он вдруг заметил, что присматривается к аппалузам – с нетерпеливым любопытством и даже со страстью. Их стоимость постоянно росла с того самого дня, как он стал работать на Гибби: если раньше стартовая цена была не больше тридцати долларов, то позже за некоторых лошадей, особенно за выращенных на определенных ранчо, в частности у Пиви Лавлесса, давали уже сотню; Пиви Лавлесс задался целью вернуть, как он говорил, былую славу этим прекрасным равнинным коням, охотничьим и военным, самой этой породе, испорченной неотесанными иммигрантами и ничего не понимающими в конском деле восточными переселенцами, которые скупили у нез-персэ остатки северо-западных «палоузов» с ободранными копытами и белыми ободками вокруг глаз; табун был конфискован правительством США и продан на пункте сосредоточения, перед этим вождь Джозеф и его команда прогнали их тысячу сто миль, сперва по разлившейся Змеиной реке, потом через Биттеруты по тяжелейшему перевалу Лоло, сквозь тринадцать сражений и стычек с десятью различными подразделениями американской армии, и каждый бой, благодаря этим великолепным животным, кончался разгромом федеральных врагов и их бегством к месту дислокации – все это, однако, лишь для того, чтобы в конце концов прибыть в Айдахо, в резервацию Лапвай, где коней отобрали, а каждому всаднику выдали по Библии. Везучие, но бестолковые покупатели невероятных лошадей превратили их в нечто, передвигающееся на четырех ногах и помахивающее гривой, так что за двадцать или тридцать лет эти пятнистые равнинные кони, потомки лошадей ледникового периода, изображенных на стенах французских пещер, легендарных коней Ферганы, взращенных между Сыр-Дарьей и Аму-Дарьей в степях Центральной Азии и Узбекистана, потомки Ракуша, пятнистого коня храброго Рустама, увековеченного на персидских миниатюрах и в эпической поэме Фирдоуси [304] «Шах Намэ», дальневосточных китайских серебристых скакунов, мифических коней, что потели кровью, галопирующих кобылиц Монгольской Орды и хана Аттилы, андалузских лошадей Испании, привезенных на корабле в Мексику для диких набегов конкистадоров, целого трюма пятнистых скакунов из табуна липпизанов самого Триеста, высадившегося в Веракрузе примерно в 1620 году, тех самых коней, которых шестьдесят лет спустя бросили перепуганные восстанием пуэбло испанцы и продали куда больше интересовавшимся овцами землепашцам – шошонам, каюсам, нез-персэ, черноногим, кайна, арикара, сиу, кри, кроу – так что теперь в степях Северной Америки, больше известных как Великие Равнины, эти кони были низведены до уровня собачьего мяса.

304

Фирдоуси (935 – 1020) – персидский поэт. «Шах-Намэ», или «Книга царей» – выполненное им переложение персидского народного эпоса.

Через несколько месяцев, наслушавшись от Пиви аппалузских историй, Кеннет спросил его прямо:

– Пиви, как ты думаешь, если разводить аппалузов, что-нибудь получится? На них есть спрос?

– Хороший вопрос. Знаешь, мой младший сейчас на каникулах, заговорили, чем ему заняться, и тут он заявляет, что и не думает оставаться на ранчо. Ладно, говорю, не хочешь, не надо, ты уже взрослый. Но будь я помоложе и начни все с начала, я бы подумал об аппалузах, много кто приглядывается сейчас к аппалузам. И знаешь, что он мне ответил? Ни за что, говорит, не буду возиться с лошадьми, хочу, говорит, найти работу с телекамерой, повторял тебе тысячу раз. Ну да, он с детства возится с фотокарточками, но они все какие-то странные, и кто будет платить за это деньги? Но он говорит, это совсем другое дело, это все новое, видеоленты или что-то вроде, вот что он имеет в виду. Может, спутался с чертовыми коммуняками, не знаю. Ладно, ему охота туда, где потруднее. А на твой вопрос – если человек хоть что-то понимает в лошадях, если есть интерес и кое-какие средства, если не бояться затянуть потуже пояс, то я бы на его месте подумал – аппалузы очень неплохая ставка.

– Предположим, он знает совсем мало, а средств нет, что тогда?

– Тогда он или научится или сломает шею, чего уж проще? В округе несколько человек уже разводят хороших аппалузов. Это практично, есть даже чертов производитель, да, отличный скаковой конь с естественной плоской поступью, старый индейский шаффл, оттого-то он и ходит так долго и не останавливается. Два моих кореша начинали еще в тридцатых, но война все поломала. Ты с кем-нибудь говорил?

– Только с тобой.

– Я не в счет. Можно потолковать, например, на ранчо Кука Роберда из Колорадо. Он много лет возится с аппалузами и кватерхорсами, вывел весьма качественного чистокровного производителя, поговаривают, из австрийско-польских пятнистых коней, такие тут ходили слухи, ох, сто лет назад, их еще называют липпазанеры, слыхал про таких? А еще говорят, что этот конь достался ему от цыгана, когда через те края проходил табор. Еще есть Клод Томпсон в Орегоне, разводит арабских скакунов. Живет тут неподалеку отставной вояка, Джорж как-там-его, они на пару кое-что сделали для конского аппалузского клуба. Я слыхал, его пра-пра-дядюшка или прабабка, а может еще кто купил пару коней у нез-персэ, давным-давно, на правительственной распродаже, так им досталась эта порода. И еще пара человек. Нужно сказать, эта порода давно потерялась, а они восстанавливают. Национальная Ассоциация признала ее всего два года назад. Но тебе придется бросить работу. На твоем месте я бы начал с серьезной селекции. Займись качеством: всех, кто не вписывается в первый класс – кастрировать, бесполезных, калек и просто слабых посылай на консервную фабрику. Это будет нелегко. И как следует веди записи.

Через полчаса, проходя мимо чужого забора, Кеннет увидал, как Пиви рассказывает что-то Гибби Амакеру; оба смеялись, как он тут же решил, над новым анекдотом о Кеннете Свитче, разводящем аппалузов – он тогда подумал, что хорошо смеется тот, кто смеется последним, и Кеннет Свитч им еще покажет. (Ему не представилось такой возможности. В середине зимы Пиви утонул – совсем юный жеребенок, на котором он перебирался через неглубокий водослив, вдруг наступил копытом на треснувший лед, перепугался и нырнул в глубину. А в день святого Патрика умер Гибби Амакер – задохнулся, сунув в рот кусок мясного филе; он решил посмеяться над строчками забавного рассказа о пастухах-басках – это был не тот грубый анекдот о баране, резиновых сапогах и заскорузлых трусах, и не тот, что про чистку ботинок атласным одеялом, и не про скороварку, а всего лишь детская игра в слова, говорил сквозь тяжелые светлые усы его зять Ричард.