Грехи отцов. Том 2
Шрифт:
— О, Джейк, как хорошо, что ты позвонил...
В это время я переодевалась в спальне, собираясь нанести еженедельный визит отцу, поиграть в шахматы и посплетничать. Рядом с телефоном на ночном столике стояла в рамке моя любимая фотография Скотта, и, разговаривая с Джейком, я вспоминала, как морской бриз трепал ему волосы, когда он позировал перед камерой. В тот момент мы отплывали от побережья Суссекса. Скотт к тому времени опять бросил пить. Будучи в состоянии душевного разлада, я тогда присоединилась к нему и радовалась, что похудела и почувствовала себя лучше. Я решила было для себя, что вообще не стоит употреблять
— Правда, здорово, что ты позвонил, Джейк, — повторила я, пытаясь сосредоточиться на разговоре и глядя на Скотта, улыбающегося мне с фотографии.
Но Джейк не упоминал имени Скотта. И не спрашивал о предстоящей свадьбе. Он лишь спросил:
— Когда ты собираешься повидать своего отца?
— Я еду к нему прямо сейчас.
— Тогда скажи ему, пожалуйста, что нам совершенно необходимо поговорить, ладно? Я пытался звонить ему, но застаю только нанятых им молодых служащих, и, хотя я и оставляю для него сообщения, он мне не перезванивает. Я буду тебе очень признателен, если ты поможешь мне.
— Ладно. — Мне было обидно, что моя помолвка — для него лишь повод для другого разговора. Но Джейк всегда был очень добр ко мне, простил мне мою роль в неудаче Эльзы с замужеством, оставался моим поклонником, несмотря на ссору С отцом, и я постаралась скрыть свое недовольство.
— Ну, а как ты, Джейк? — спросила я вежливо. — Я так давно тебя не видела.
— К сожалению, я не совсем в порядке, и это одна из причин, по которой я должен как можно скорее поговорить с твоим отцом о делах, касающихся нас обоих. Моя язва опять обострилась, и завтра я ложусь на операцию в Маунт-Синай.
— О, мне очень жаль! — Я была потрясена и сразу забыла о раздражении. — Желаю тебе удачи и обещаю, что отец позвонит тебе сегодня вечером.
— Я дам тебе телефон моей новой квартиры. Он не знает его. — Он быстро продиктовал номер и затем добавил бесцветным голосом, каким обычно говорят властные люди, стараясь замаскировать свой диктаторский тон: — Не слушай его, Вики, если он скажет, что позвонит позже. Заставь его позвонить при тебе. Если же он начнет увиливать... — Он замолчал, как бы подыскивая слова. — Скажи ему, что с возрастом я стал сентиментальным, что братство Бар-Харбора значит для меня больше, чем новое поколение, сеющее смуту и гибель.
Я подумала, что он, должно быть, действительно очень болен и хочет загладить старые ссоры, прежде чем отдать себя в руки докторов.
— Не беспокойся, Джейк, — сказала я. — Даю тебе слово, что он позвонит.
— Позволь мне показать тебе мою новую игрушку, — оживленно заговорил отец. — Магнитофон, который включается звуком человеческого голоса, как он понравился бы Сэму! Я собираюсь установить его в моем офисе, так что смогу записывать каждый разговор без шума. Клиенты даже не будут знать, что их записывают! Здорово? Вспоминаю о старых временах, когда Сэм должен был суетиться вокруг этих диктофонов и фонографов.
— Замечательно, папочка. Слушай...
— ...теперь же все, что я должен сделать, — это проинструктировать секретаршу, чтобы всегда была лента в машине. Тогда даже я могу забыть, что разговор записывается! Там не будет никаких ручек, кнопок... извини, ты что-то хотела сказать?
Я передала ему разговор с Джейком.
Мы сидели в домашней библиотеке отца. Смеркалось, солнце скрывалось за деревьями Центрального парка. Новый магнитофон лежал на кофейном столике рядом с газетой «Экономист». Астронавты — шахматные фигурки разглядывали друг друга на столе рядом с книжными полками, а за ними над телевизором висела последняя картина, приобретенная моим отцом, «Бутылка кетчупа» Энди Уорхола.
Отец, склонившийся было над магнитофоном, выпрямился, когда я заговорила, и посмотрел в окно. Его лицо было почти скрыто от меня, а свет заходящего солнца, падающий из окна, еще больше мешал рассмотреть его выражение.
— Ты позвонишь ему, да, папочка? — умоляюще говорила я, протягивая номер телефона Джейка. — Ну, пожалуйста!
Он взял клочок бумаги с телефонным номером, но я знала, что он смотрел не на цифры, а на теннисный корт в Бар-Харборе и четырех мальчишек, которые играли и смеялись в далеком прошлом под безоблачным летним небом.
Не говоря ни слова, он снял трубку и стал набирать номер.
— Мистера Рейшмана, пожалуйста. Это Корнелиус Ван Зейл.
Он уселся за письменный стол и в ожидании ответа взял одну из своих серебряных шариковых ручек и рисовал что-то на блокноте. Я сразу узнала в сплетении прямоугольников теннисный корт.
— Джейк? Вики передала мне ваш разговор.
Пока Джейк говорил, была тишина. Я нервно теребила пешку и наблюдала за отцом. Он медленно положил авторучку и повернул кресло так, чтобы смотреть в окно, отвернувшись от меня.
Наконец он сказал:
— Понимаю. Да. Спасибо. — Затем, после некоторого молчания:
— Мне жаль слышать это. Скажи, могу ли я что-нибудь сделать?
И, наконец:
— Да, я позабочусь об этом. Еще раз спасибо.
Медленно повернув кресло к столу, он положил трубку. Выражение его лица было серьезным и каким-то пустым, как у скульптуры, неспособной на одухотворенную выразительность. Его прекрасные серые глаза ничего не выражали.
— Он умирает? — услышала я свой голос.
— Да. Пятьдесят на пятьдесят, что он умрет завтра во время операции. Если выживет, у него будет год. Рак. Кто-то сказал недавно, что он страшно похудел.
Я вспомнила, каким был дядя Джейк много лет назад, и комок подступил мне к горлу.
Некоторое время мы молчали. Отец сидел за столом и глядел на теннисный корт, который он нарисовал на блокноте. Наконец, я спросила:
— Что произошло между тобой и Джейком?