Гремучий коктейль – 7
Шрифт:
Всё портят стрелы. Летящие такие, совсем небольшие, еле-еле пробивающие ткань одежды. Хватает всего пары, чтобы Петр взгрустнул, поняв, что наконечники обмазаны той же смолистой дрянью, что и лезвие его любимого ножа. А эта смолка, по словам Кейна, прекрасно усыпляет людей.
Здесь перед ним встает выбор – выпустить себе пулю в череп или нет? Перед тем, как его возьмут живым и тепленьким?
Ответ – нет.
Он ненавидит саму мысль об этом, поэтому всего лишь улыбается, падая на колени и роняя из рук оружие. Всё равно остальные патроны в рюкзаке. Последний праздник будет продолжен в другом формате.
Перед тем как вырубиться, Красовский даже обижается за то, что набежавшие на
Это портит картину… но несильно.
В себя он приходит, как и некоторое количество раз до этого, в подземелье, голый и тщательно зафиксированный в кандалах. Что же, это предполагалось, смерти в бою не вышло, значит будут допросы. Однако, их нет. Вместо вопросов, сопровождаемых пытками, следуют только побои. Легкая болевая обработка, настолько нежная, что почти вызывает неприличные ассоциации. Хмурые сосредоточенные карлики стараются сломать его, но подходят к делу настолько аккуратно, что это даже обидно.
Не выдержав, он начинает давать советы.
Не выдержав, они затыкают ему рот.
Эта скукотища длится несколько часов. Опытный седой гоблин почти со страхом ломает ему пару пальцев на ноге, а затем, после почти десятка минут раздумья (!) прикладывает раскаленный нож к икре. Вглядывается в лицо Красовского так, как не вглядывались его любовницы! Петр лишь скучающе мычит сквозь кляп. Боль? Он прекрасно чувствует эту скучную боль. Она его не устраивает.
Петр полжизни провел, чувствуя, что опоздал на поезд, а проклятый паровоз задерживается и сейчас! В постановке не чувствуется размаха, в самом зеленокожем, так робко пытающем своего пленника, нет ни ярости, ни ненависти, ни хотя бы ледяного профессионализма. Этот старый и потертый жизнью бедолага – вот кого здесь пытают!
Петр хочет ему помочь. Хочет объяснить, зачем пришёл и зачем начал стрелять. Хочет услышать вопросы этих бедолаг, а затем насладиться их попытками узнать ответы.
Раскаяние? Думаете, Красовский, сам Красовский, раскаивается? Думаете, что этот закоренелый убийца и безумец… ненавидит себя?
Отнюдь! Петру Васильевичу всегда нравилась его жизнь, её легкость и риск, её скользящее вдоль пуль и клинков очарование противницы этой самой жизни, смерти. Просто он знает, когда надо заканчивать историю, чтобы та осталась красивой. Выступив против Кулинара, Петр открыл эпилог своей жизни, а затем, написав его рука об руку со своим товарищем, чуть затянул с последним абзацем.
Ладно, будем честны, невыносимо затянул. Прекрасная белокурая девушка ему очень хорошо об этом напомнила. Её веселый нрав и частые объятия едва не превратили всю книгу в заменитель туалетной бумаги. Далеко не Кулинар, этот кусок верещащего мяса, обернутого в жирную темную кожу, был Белым Китом Петра Васильевича Красовского, им стала именно она, Пиата.
Так что он сбежал, спасая историю своей жизни, написанную смертью, кровью и свинцом. Сбежал сюда, к зеленокожим, в подвал, где несчастный нервничающий старик, чуть ли не потея от переживаний, пытает его настолько нежно, что это даже неприлично.
Как же хочется его пнуть, отстраненно подумал бывший питерский бандит, глядя в спину суетливо уходящему гоблину. Пнуть и заорать – пошевелись, скотина! Ты меня задерживаешь!
Мне, черт побери, пора!
Глава 6
Два дня в долине швейцарских Альп, чтобы насладиться обществом жены и дочери, оказались несбыточной мечтой. Не успел я переодеться в домашнее, как Кристину уже вызывала из Италии паникующая дворянка по имени Глория Лимьерри, из которой местная ячейка Синдиката захотела сделать «пример всем остальным». Женщине, проживающей в небольшом городке Чефалу, к
Ну, как испугалась? Впала в панику, прокляв саму идею мстить тем, кто живёт с ней в одном городе при полностью купленной полиции и запуганных соседях.
– Кейн, пожалуйста…, – только и сказала Кристина, перед тем как я, вздохнув, отправился в покои нашей гостьи-боярышни, заведующей перемещениями.
Верный ход и простой. В Италии дворян просто море. Небольшой «сапожок» буквально напичкан семьями, кичащимися благородной кровью, но при этом зарабатывающими на хлеб ежедневным трудом. Лимьерри по местным меркам была уважаемой и влиятельной матроной, хотя её общий доход и был в два раза ниже тех выплат, что делаем лично мы на счет младшей Корочкиной-Одолевской. Смысл в том, что дворянин всё-таки остаётся дворянином, поэтому расправа Синдиката над аристократкой в её доме местными будет воспринята тихо и сквозь зубы, а вот в глазах мирового сообщества это будет очень громко.
Для новосозданной коалиции, состоящей преимущественно из женщин – слишком громко.
– Хорошо, дорогая, – кивнул я тогда, вставая с кресла.
– Нет, подожди, – меня схватили за рукав, – Я прошу тебя не сделать всё самому, а просто присмотреть за ней.
– За ней?
– Да, за ней.
…и в помещение впёрлась Пиата.
Нам пришлось здорово попотеть, чтобы оказаться на Сицилии. Там, потратив два драгоценных часа на обед с семейством Истинных, никак не желавших отпускать персону уровня герцога без этого мероприятия, я был усажен в скоростной мобиль, управляемый усатым и нервным шофером, который и стартанул с сумасшедшей скоростью в сторону моря, в Чефалу. Прибыть удалось всего за час до срока, обозначенного в письме-угрозе.
– Vostra Eccellenza, principe Dyhard! (ваше сиятельство, князь Дайхард!) – склонилась передо мной в низком реверансе госпожа Глория Лимьерри, – Che onori! (какая честь!)
Дама пыталась держать себя в руках, но у неё это очевидно плохо получалось, учитывая, что затормозивший на улице мобиль, привезший меня, был единственным двигавшимся объектом. Всё остальное в этом солнечном итальянском городке как вымерло.
Раскрыв портал, я без лишних слов отправил туда детишек этой самой Лимьерри, двух великовозрастных остолопов, глазевших на меня с открытыми ртами (у них ни оружия, ни гримуаров не было!), а затем, вызнав пару интересующих меня вещей, отправил и саму Глорию, суматошно норовившую приготовить чай высокому гостю. Удивительное рядом – очень известная в европейских кругах итальянка проживает в скромном двухэтажном особнячке максимум на двести квадратов.
Покинем же этот дом. Ни к чему устраивать беспредел здесь, когда до местной базы Синдиката ходу всего пять минут. Пешком. Прогуляться при такой солнечной погоде одно удовольствие, а затем, встав неподалеку от запертых ворот дома, по площади раз эдак в двадцать большего, чем у Лимьерри, раскрыть заново портал.
…из которого выйдет Пиата.
Плод сумрачного беременного гения её Тернейшества, адаптированная под двухметровую стать эйны «Последняя осень» выглядела… ну, жутковато, особенно с двумя массивными китайскими репликами итальянских тяжелых пулеметов, зажатыми в руках. Спина была дополнительно защищена массивным коробом с патронами, так что моему взгляду предстала здоровенная металлическая балерина с руками-батонами, на немалых каблуках и… с оттопыренной металлической задницей, по которой мне просто неимоверно захотелось шлепнуть.