Гремучий студень
Шрифт:
– Поезжай, – сказала она с показным спокойствием. – Я прогуляюсь.
– Ох, барынька… Али без мозгов? Тут и днем-то гулять – погибель, – кучер вытряхнул из рукавицы блестящий кругляш. – На-ка, хоть свинчатку возьми.
– Не нужно, – отказалась Лукерья. – У меня есть пистолет.
– Свят-свят! – шарахнулся извозчик. – Так ты тоже, что ли, из хапиловских? Н-но, родимые. Н-но!
Пролетка шла тяжело, колеса утопали в рыхлом и грязном снегу, лошади громко заржали, когда по их спинам прошелся суетливый кнут, но потянули быстрее и вскоре фонарь на задке экипажа растворился во тьме. Лукерья прислушалась – не хлопнет ли где ставень или калитка, но никто не спешил посмотреть, что за шум за забором. В Хапиловке люди нелюбопытные. Оно и понятно, тут сунешься некстати – враз жизни лишишься…
Журналистка подошла к нужному дому, почти не таясь. А чего скрываться? Фонарей в округе нет, окна по-соседству не горят, а звездного света маловато, чтобы разглядеть ее хрупкую фигурку. Плетень из ивняка оказался слишком высоким, перелезть через такой в узкой юбке не удалось, но между двух жердей обнаружился лаз, в который Луша и протиснулась.
Плотные шторы на одиноком окне были задернуты, но свечи горели ярко, и ей удалось разглядеть силуэты двух мужчин, сидящих у стола. Они говорили вполголоса, сюда доносилось лишь неразборчивое бу-бу-бу. Чертыхнувшись про себя, девушка прокралась к двери, потянула ее на себя – Господи, только бы не скрипнула! – и шагнула в сени. Справа от входа, на широкой лавке стояло рассохшееся корыто и жбан с прокисшим квасом. Луша сморщилась от неприятного запаха и прикрыла ладошкой нос. Нарочно здесь эту гадость держат? Чужаков отваживать? О-о-ох… Зато разговор теперь слышался отчетливо. Она потянула за самый краешек ситцевую занавеску, перегораживающую вход в комнату, но заглянуть не решилась.
– …Вот потому, Степка, и нету веры в револьверы, – тяжелый и хмурый голос лязгал, будто молот по наковальне. – Не дадут к царю подобраться. А даже если и дадут – одну пулю выпустишь, тут же на тебя набросятся казаки да гвардейцы. Скрутят в момент.
– И одной пули достаточно, когда в затылок попадет, – второй голос был тонким и злобным, как бритва.
– Если попадет, – возразил Молот. – А бомбой-то надежнее. Подстеречь на прогулке, бросить жестянку со студнем в карету и прощай, Алексашка!
– Можно так, а можно хитрее, – резанул Бритва.
– Это как?
– Заряжаем две бомбы. Одну я метну издалека, она взорвется перед каретой и поубивает казачков из охранения императора. Остальные всадники поскачут меня ловить, а экипаж оставят без присмотра. Царь высунется посмотреть, что же там случилось.
– Ну?
– И тут ты подходишь с другой стороны и кидаешь вторую бомбу под экипаж. Чтоб не выжил никто.
– Интересно мыслишь. Надо старшому сказать.
– Не надо, Хруст… Он признает лишь те идеи, которые сам придумал.
Хруст! Услышав знакомую кличку, Лукерья вздрогнула. Сомнений быть не может, эти двое – из банды Бойчука. Она отважилась посмотреть в щель между занавеской и дверным косяком. Лысый амбал в кумачовой рубахе сидел к ней спиной и что-то жевал, отчего оттопыренные уши двигались вверх-вниз. Вполоборота к нему расположился Степка – подросток лет шестнадцати, высокий и нескладный, с костлявыми плечами, более всего похожий на гимназиста. Но где главарь? Где Бойчук?
Хруст оглянулся. Лукерья испуганно съежилась, но бандит всего лишь хотел убедиться, что в комнате никого нет. Он ухватил жирной рукой затылок юного соратника, пригнул его голову к своим губам и зашептал:
– Ты на старшого рот не разевай. Он миндальничать не станет, прибьет в момент. А ты парень хороший, башковитый, зачем раньше срока подыхать? Нам и так уж недолго осталось.
Степка вывернулся из захвата и отодвинулся подальше.
– Но я же правду говорю! Старшой в последнее время сколько раз ошибся.
– А ты считал, что ли? – гаркнул амбал.
– А я считал, да! – воскликнул в запальчивости молодой бомбист. – Зачем он с Бессарабцем связался? Вся эта затея с часовыми бомбами – дешевый балаган.
– Да ты что! В казармах знатно рвануло.
– В казармах рвануло, но жандармы скоренько наловчились их перехватывать. На Красной площади никто не пострадал, а потом Рауфа убили… Живорезы!
– Хорош визжать, – лысый потянулся к бутылке и налил водки в два стакана. – Помянем Рауфа. Хоть он и басурман, но товарищем был верным.
– А погиб ни за понюх табаку! – Степка не хотел успокаиваться, напротив, он все яростнее распалялся. – Тебя там не было, Хруст. А я видел, как Рауф уложил двух переодетых жандармов, но потом его застрелил тот, плюгавый. Пошли бы вдвоем – он бы выжил. А старшой приказал наблюдать издалека. На его совести смерть!
Лысый расхохотался.
– Совесть? Ты серьезно, Огонек? Забудь. Совесть – штука вредная. Но насчет Рауфа ты, кажись, прав. Старшой про него подозрение имел, а не предатель ли, вот и отправил на Красные ворота без прикрытия.
Степка надулся обиженно, но потом пробурчал:
– Будь Рауф и вправду агентом охранки, жандармы бы его не застрелили.
– Ша! Дай спокойно пожрать.
Он подвинул к себе чугунок, плюхнул в миску каши и взялся за ложку. Лукерья повернулась, чтобы уйти. Прятаться в сенях дольше – слишком рискованно. Но тут амбал перестал чавкать и спросил:
– А ты фотопортреты Клавкины сжег?
– Конечно, сжег! – уверенно ответил Степка.
– Все шесть?
– Да, – но это уже прозвучало не столь уверенно.
Хруст облизал деревянную ложку и стукнул юного бомбиста в лоб.
– Ай! – взвыл Огонек. – Больно же.
– Идиотина! Сказано: уничтожить, чтоб и следа не осталось.
– Ну как я такую красоту сожгу? Мила она мне.
– Тем более спалить должон, – лысый смачно рыгнул и снова принялся за кашу. – Сам съяглишь [31] , коли башковитый. Вот завтра сцапают тебя. Обыщут, найдут ее мордашку картонную. Сам сгинешь, и Клавку под пытки подведешь. А как начнут ее пытать – сдаст всех остальных. Бабы они слабенькие, и не только на передок.
31
Сообразишь (устар.)
Он глумливо захохотал, из раззявленного рта во все стороны полетели крошки.
– Давай сюда карточку.
– Не дам!
Степка попытался вскочить, но тяжелая рука пригвоздила его к лавке. Боролись они недолго. Хруст сноровисто обыскал юнца, не переставая при этом жевать, нашел фотографию в кармане сюртука и тут же разорвал в мелкие клочки.
– Так-то надежнее.
– Ты!!! – Огонек медленно поднялся на ноги и зашипел, словно дикий кот. – Ты мне за это заплатишь!
– Брось, – спокойно ответил амбал. – Лучше водки выпьем.