Грешные души
Шрифт:
— Стоп! — перебил Тюткжу Дубыга. — Вызови зрительный образ объекта… Да-а… Похоже, такое возможно только в нетрезвом состоянии.
— Никак нет, — возразил Тюткжа, — оба были трезвые.
— Но она же страшна как смертный грех, к тому же явно старше его лет на пять… Как они на одном курсе-то оказались?!
— Даю информацию: Лариса Терещенко после окончания в 1965 году средней школы попала в автомобильную аварию. Открытые переломы голени, трещина шейных позвонков, множественные травмы и порезы лица. Из-за полученных травм более трех лет провела в больницах. Усиленно занималась,
— Занятно… — Какая-то идея уже осенила Дубыгу, и он распорядился:
— Ну-ка, дай мне портреты всех последующих партнерш!
В интерьере «тарелки» возникло двенадцать голографических портретов. Дубыга посмотрел на них озадаченно и оценил:
— Коллекция монстров. Каждая безобразна по-своему. Есть толстухи, есть перекошенные рожи, есть ощипанные курицы, есть воблы и доски. Наша Сутолокина по сравнению с ними — королева красоты, супермодель. А теперь в полный рост и без одежды! Тьфу, убери немедленно… Он что, извращенец?
— Вам виднее, — обиделся Тютюка.
— Незаконные дети есть?
— Есть. Перечисляю: Владислав Терещенко — 1971 год, Владислав Тузиков — 1972 год, Владислав Сушкин — 1973 год, Владисловас Микутавичус — 1974 год, Владислав Шмулевич — 1975 год, Владиславе Берзиньш — 1975 год, Владислава Хрюкина — 1976 год, Влада Пробита — 1976 год, Антонина Иванова — 1977 год, Владислав Рудкевич — 1977 год, Владимир Мунтяну — 1985 год, Кара Джонс — 1987 год и Ашот Саакян — 1989 год. Итого тринадцать единиц.
— Вот кобель! Дети рождались у каждой из его партнерш? Жеребец-производитель! Хотя при этом бабенки, видимо, относились к Котову тепло: пять женщин назвали сыновей Владиславами, две транскрибировали имя в национальном духе, две явно имели его в виду, когда называли своих дочерей, и лишь четыре дали оригинальные имена, причем у одной косвенно содержится намек на него — назвала сына ВЛАДИмиром… Кара Джонс — это дитя вон той африканки, очевидно… По африканским стандартам — красавица, но по здешним ни в какие ворота не лезет. Окружность каждого из бедер свыше девяноста сантиметров…
— Так точно, гражданка Республики Зимбабве Мария Джонс, студентка УДН имени Патриса Лумумбы.
— Так… Давай-ка снимем у него с памяти видеозапись этого романа.
— Есть!
Вместо портретов дам-страшилищ возник некий мерцающий куб и, распространившись во все стороны, начисто истребил интерьер «летающей тарелки». Появились какие-то деревья, слабо освещенные здания и еле различимая аллея с лужами на асфальте.
— Москва, 29 сентября 1986 года, 20.15, аллея вблизи общежития УДН, — доложил обстановку Тютюка. — Видеозапись с памяти Котова.
Послышались чуть пришлепывающие шаги по мокрому асфальту. Изображение немного подрагивало им в такт. Внезапно раздался негромкий, приглушенный вскрик. Изображение заколебалось сильнее, шаги зашлепали учащенно — Котов побежал. Четыре темные фигуры, слаборазличимые в отсветах огней города, тащили в кусты пятую. «Атас!» — крикнул кто-то. «Фигня! — отозвался другой голос. — Он один!»
Дубыга с уважением прокомментировал:
— Боец, однако.
Промелькнуло несколько разбросанных пакетов и коробок, которые Котов подбирал с земли и отдавал плачущей негритянке.
— Спасиба… — бормотала она. — Хорошо…
— Я провожу, — сказал Котов и пошел рядом с африканкой к зданиям, светившимся вдали, взяв у нее большую часть пакетов и коробок.
Спутница испуганно теребила Котова:
— Надо бистро ходить, они идти к нас, бить…
— Не бойтесь, леди, — спокойно ответил Котов, — полчаса они еще помаются, а догонять не захотят вовсе. Уот из еа нейм?
— Мэри Джоунс, Мариа, Маша…
— О'кей. Давно в Москве?
— Два год. Учится агроном. Понимаю много, говорю плохо.
— Муж есть?
— Нет. Тут нет, там есть…
— Где?
— Зимбабве, Эфрика… Он старый, был война, партизан Джошуа Нкомо.
— Так твой муж сам Нкомо?
— Не-ет! Нет, Нкомо — грейт чииф, а май хазбенд — маленький партизан, солджер Артур Джонс. Он старый, его пятьдесят семь лет. Сидел тюрьма. Его говорил: «Москва, коммунизм, очень хорошо». А тут рэсист бэндз, лайк Эмерика… Ты коммюнист?
— Беспартийный. Чего это они к тебе привязались?
— Деньги хотел. Их кричали: «Вещи, доллар, шмотка давай! Часы тоже». Часы снимал не успевай, то ран куикли…
— Все цело?
— Ол райт, все есть цело.
Котов подвел свою спутницу к подъезду общежития. Мелькали лица самых разных цветов кожи, вполне обычные и весьма экзотические одеяния.
— До свидания, — попрощался Котов, передавая пакеты Марии. Тут, при свете, он мог как следует разглядеть, какую красавицу спас.
— Нет-нет! — запротестовала Мэри. — Надо заходить мне, пить чай. Я буду показать тебя соседкам, тама есть джорнелист одна, будет писать статья в «Правда».
— Тоже из Зимбабве?
— Ноу, Конгоу, Брэззавилл… Хорошо русски говорит.
— Не, писать про меня не надо. И меня к вам не пропустят.
— Пустят! До одиннадцати. Я сделаю.
Маша-Мэри подбежала к суровой вахте, о чем-то поговорила там, потом подозвала высоченного худого африканца в очках, проходившего мимо. Тот только поцокал языком, покачал головой, появилось неведомо откуда еще несколько африканцев, они все насели на вахтеров, затем гурьбой подошли к Котову, стали улыбаться всеми сверкающими зубами, хлопать по плечу и жать руки: