Грешные музы
Шрифт:
В Петербурге Львов проектировал и строил Главпочтамт, Приоратский дворец в Гатчине, Невские ворота в Петропавловской крепости, дом Державина на Фонтанке, уникальную Троицкую церковь… В Москве – это дом Воронцова на Немецкой улице, парк на Воронцовом поле, усадьба Лопухиных Введенское в Звенигороде… Многое, очень многое из тех построек, в которые вдохнул жизнь Николай Александрович Львов, ушло, к сожалению, в небытие. Или, как Готический корпус в Кремле, изменено позднейшими перестройками.
Один из лучших друзей Львова, Гаврила Державин (женившийся, между прочим, на Машиной сестре Дашеньке), писал:
Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы.Это все верно, конечно. Но Львов-то был убежден, что строит на века! Во всех его творениях чувствуется спокойная уверенность человека, вполне счастливого и довольного. Ведь, по его собственному признанию, Львов был «на счастии женат»!
Для того чтобы его «счастию» жить было хорошо и удобно, чтобы привольно росли дети Леонид, Александр, Елизавета, Вера, Прасковья, в центре своей усадьбы, на пригорке, он поставил трехэтажный дом с бельведером, оснащенный немыслимыми по тому времени удобствами: водоподъемная машина подавала воду на второй этаж, отапливался дом по «воздушной» системе, которую Львов сконструировал и описал в книге «Пиростатика воздушных печей». Ведь, по мнению Львова, «та печь лучше, которой совсем не видно. Ее дело греть, а украшать печами комнаты последнее дело…» Камины также были особого устройства – своего рода кондиционеры: через отдушины в наружной стене дома поступал свежий воздух; затем он, проходя через змеевик камина, нагревался, по каналу поступал в своеобразные вазы, что стояли рядом с камином, наполненные розовой водой или душистыми травами. Через решетки ваз свежий, теплый дух наполнял комнаты.
Задолго до появления водяного отопления Львов изобрел для своего дома «паровую кухню» – пар варил кушанья, мыл посуду, вращал вертела. Дом был удобным и уютным. Мария Алексеевна оказалась не только чудесной певицей, но и рукодельницей: смастерила необыкновенные обои, расшитые разноцветной шерстью по соломе.
Жилось здесь не только удобно, но и весело: часто устраивали любительские концерты, пели народные песни и романсы. Две дворовые девушки Львовых, Дашенька и Лизанька, славились своими голосами, да и дочери поэта Елизавета и Вера не отставали от них. Был также хор и оркестр из крепостных, для которого он сам готовил капельмейстера – мальчика, обучавшегося у Сарти. Львов писал жене: «Для него (Алексашки) и двух моих девочек напишу я маленькую драму и пришлю к твоему песнословию; а теперь посылаю к тебе готовую почти оперку, для того чтобы дать тебе работу и практику, положить инструменты к тем голосам, у которых оркестра не отыскалось. Потрудись, зимою привези, и мы заиграем: 48 человек музыкантов к твоим услугам».
Правда, всеми этими радостями сам хозяин мало пользовался: он постоянно был в разъездах по геологическим изысканиям, строительству, издательской деятельности.
С любимыми прощусь И только с одной Женой не разлучусь, –в утешение писал он Маше, с которой, увы, разлучался слишком часто, но не по своей воле, а по государственным надобностям.
Николай Александрович обладал счастливым даром быть любимым правителями. Екатерина привечала его, несмотря на то что он был своим человеком и в Гатчине, у наследника Павла Петровича. Настороженный, против всех тайно озлобленный, цесаревич испытывал непонятное, необъяснимое, спокойное доверие к Львову. И вот сколь далеко оно простерлось.
Как известно, отец Павла, покойный император Петр III, остался некоронованным, и Павел, едва взойдя на престол, решил исправить историческую ошибку. Львов был послан в Москву, в Успенский собор, за царскими регалиями. Еще не была погребена Екатерина, когда гроб с телом Петра Федоровича отрыли и возложили на него знаки царского величия – короновали и снова зарыли. А Львов был послан отвезти регалии обратно.
Павел доверял Львову потому, что тот был масоном. В те времена орден привлекал людей образованных, одержимых желанием устроить счастье человечества с помощью плодов просвещения. Сам Павел принадлежал всеми своими помыслами Мальтийскому ордену и тоже мечтал о гармонии на земле вообще и в России в частности. Одно дело, что представления бедного императора об этом счастье были столь же убогими, как и его собственный ум.
Другое дело – ум, разум, таланты его наперсника!
Неведом и конец нам – вечности начала; Не разрушается ничто, не исчезает! Дай мне пожить еще немного, Ведь каждому своя дорога… –так писал Львов одному из друзей.
Дорога? Нет, у него было множество дорог, по каждой из которых он успел пройти дальше, чем обычный человек успеет пройти по одной!
Николай Львов сконструировал бумагоделательную машину, впервые в России разработал добычу торфа и каменного угля, издал книгу «О пользе и употреблении русского каменного угля», изобрел «каменный картон» – рубероид, толь. Заботясь о сохранении леса, он изобрел способ «землебитного строительства»: из «битой» – прессованной, скрепленной известковым раствором – земли, а также открыл два училища землебитного строительства и по заказу императора Павла I построил землебитный Приоратский дворец в Гатчине, сохранившийся и поныне. Львов создал проекты почтовых станций, мостов, верстовых столбов для дороги Санкт-Петербург – Москва. В 1790 году Львов издал «Собрание русских народных песен с их голосами» в музыкальной обработке Прача, стал автором либретто опер «Сильф», «Ямщики на подставе», «Милета», «Парисов суд». Он отредактировал и издал две летописи, одна из которых была названа его именем – Львовская; перевел и издал «Четыре книги Палладиевой архитектуры», переводил Сафо, Анакреона, Петрарку и скандинавский эпос «Песнь норвежского витязя Геральда Храброго»; иллюстрировал «Метаморфозы» Овидия и «Сказку о царевиче Хлоре», сочиненную Екатериной II для внука Александра; занимался гравированием и первым в России применил технику лависа; разработал эскиз ордена Святого Владимира. Львов возглавлял экспедицию по обследованию минеральных вод Кавказа и Крыма, где он вел экономические исследования, археологические изыскания и составил «Примерное положение, каким образом выгодно бы было выстроить ванны и теплицы у горячих вод».
Эпитеты уму и талантам этого человека нанизывать можно до бесконечности. Ей-богу, так и чудится: его, словно нарочно, судьба приводила в некие средоточия событий вселенской важности, наталкивала на судьбоносные открытия!
Но… как ни щедры к нему были боги, сей невероятный разум и божественный дух обитали в обычном человеческом теле – хрупком и несовершенном. Смертном.
В 1799 году после смерти Безбородко на Львова завели дело по поводу расходов на землебитные постройки.
Таков уж крест всякого гения – непременно быть предметом зависти и недоброжелательства. Землебитное училище закрыли, уголь, доставленный в Петербург, не был принят. Оборота капитала не было, росли долги.
Иной вселенную обмерил, Другой ход солнечный проверил, Измерил самый океан; Нашел полночну стрелку, А что же вышло на поверку…«Что? – Продырявленный карман», – с горечью подводил он итоги жизни.
Длительное нервное напряжение, обрушившееся на Николая Александровича, сильно подорвало его здоровье. На десять месяцев он оказался прикованным к постели.
«Десять месяцев он был мертвый, – писала Мария Алексеевна старинному другу Державину, – и теперь говорит, что он совершенно забыл всю прошедшую жизнь свою и что истинно для него теперь новый век». В конце 1800 года в дневнике вновь научившегося писать Львова появилась неровная строка: «1-ый день второй моей Жизни Москва 1800».
Чуть позже он написал об этом страшном времени: «Все мне представлялось, пришел я с того света, и в тот вечер я плакал, как ребенок. Я должен буду везти кости мои в Петербург, как скоро в состояние приду недвижим лечь в возок». Львова страшило видение его прикованной к постели плоти. Он даже молил о смерти в стихотворении «Три нет». «Ребятушки, я здесь уж больше не гожусь!» – воскликнул он, но получил в ответ именно эти три «нет». Львов будто услышал чей-то голос: ему предстоит еще дальняя дорога.