Грешные музы
Шрифт:
Пьеса безнадежно провалилась. Париж бойкотировал ее.
После спектакля Рубинштейн больше на сцене не появлялась».
Нет, тут госпожа Труханова явно приняла желаемое за действительное.
В 1923 году Ида Рубинштейн сыграла в «Даме с камелиями», в 1924-м – танцевала в балете «Истар» по сценарию и в сценографии Бакста. В 1928-м Морис Равель написал для нее (да-да, по ее заказу!) свое божественное «Болеро».
Сам композитор говорил: «Я написал всего лишь один шедевр – «Болеро», но, к сожалению, в нем нет музыки».
Неужели нет?
Равель сочинил «Болеро» летом 1928 года в своем уединенном доме под названием «Бельведер» в пятидесяти километрах от Парижа, в маленькой деревушке Монфор-л’Амори.
Первое исполнение «Болеро» состоялось 22 ноября 1928 года в Гранд-опера. Балет поставила сестра Вацлава Нижинского, Бронислава, первая женщина-балетмейстер. Единственную сольную партию танцевала Ида Рубинштейн, а художником спектакля был Александр Бенуа. Таким образом, на сцене Гранд-опера как бы воскресли «Русские сезоны».
Давно замечено, что в «Болеро» Равеля очень мало общего с подлинным испанским танцем, с настоящим испанским болеро. Труднее всего воспринимают произведение Равеля именно испанцы. Они настроены на другую музыку. Подлинное болеро идет по крайней мере вдвое быстрее равелевского. Идет под аккомпанемент гитары, кастаньет. Есть там и барабаны. В общем, все очень живо, очень приподнято, темпераментно. У Равеля тоже есть темперамент, он огромен, но как-то скован, стиснут.
У Равеля было странное представление о своем сочинении. В последовательности двух тем он почему-то усмотрел непрерывность заводского конвейера. Ему хотелось, чтобы на сцене в балете на музыку «Болеро» изображался завод.
Музыковеды уверяют, что «самое изумительное в «Болеро» – это динамическая тембровая прогрессия, не имеющая прецедентов в истории музыки». Мы же, дилетанты, можем просто сказать: это потрясающая музыка. Хотя на многих слушателей 1928 года «Болеро» производило гнетущее впечатление. Им казалось, что некий узник движется по кругу внутри четырех стен и никак не может вырваться за пределы жестко очерченного пространства.
«Болеро» имело оглушительный успех в Европе, поистине успех шлягера. Тему «Болеро» напевали всюду – в коридорах отелей, в метро, на улице. Она оказалась музыкальной темой века. Не восхититься фантастическим, феерическим мастерством Равеля было невозможно.
Отчего так любимо это произведение, отчего оно так захватывает?
Существует мудреное слово – суггестия, то есть способность внушать. Слушая равелевское «Болеро», мы оказываемся в состоянии поистине гипнотическом.
И постановка балета получилась потрясающей – Бронислава Нижинская оказалась достойной сестрой великого брата!
Вслушиваясь в две музыкальные темы, преобразованные оркестровыми средствами, Ида танцевала на столе в трактире. Пирующие гуляки прислушивались, постепенно оживлялись, захваченные наваждением, возбужденно приближались к столу и… захлестывали танцовщицу.
По этому образцу – идол и толпа – «Болеро» впоследствии будут ставить лучшие хореографы ХХ века. Сначала в центре стола будет танцевать женщина, а вокруг – мужчины. Потом «идолом» окажется мужчина, окруженный возбужденными женщинами: Дионис и вакханки. Позднее – танцующую женщину будет вожделеть разнополая толпа. И вот наконец юношу на столе окружают только парни…
Tempora mutantur et nos mutamur in illis! [29]
Но вернемся в прежние tempora.
Успех первой постановки «Болеро» был весьма скромным. Кто-то танец и игру Рубинштейн находил неплохими, другие придерживались противоположного мнения, а один из критиков вообще обозвал Иду «длинной, как день без хлеба».
29
Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.).
Истинный триумф к балету «Болеро» придет через двадцать лет, когда к музыке Равеля обратится Морис Бежар. Вместе с только что организованной им труппой «Балет ХХ века» он создаст настоящий балетный шлягер, по сей день поражающий своей страстью, энергией и сексуальностью.
Самомнение Иды Рубинштейн, как всегда, ни чуточки не было поколеблено сдержанным приемом балета.
Журналист Лев Любимов брал в Париже интервью у сорокатрехлетней Иды: «Как только она появилась на пороге, я испытал то же, что, вероятно, испытывал каждый при встрече с ней: передо мной было словно видение из какого-то спектакля… Все в ней было от древнего искусства мимов. В муслиновом белом тюрбане, закутанная в облегающие ее соболя, она сидела затем на диване среди больших розовых подушек. Я задавал ей вопросы, она отвечала мне то по-французски, то по-русски…»
В 1934 году Игорь Стравинский написал для нее балет «Персефона». А в 1939-м Ида в последний раз показалась на сцене – выступила в драматической оратории Онеггера «Жанна д’Арк».
О нет, никакие разгромные рецензии не способны были подточить ее уверенности в себе! Но началась война. Франции грозила оккупация. Для Иды Рубинштейн это было смерти подобно.
Она перебралась в Англию. Здесь, в Лондоне, с поразительной и неожиданной самоотверженностью работала она в лазарете, выхаживая раненых, много жертвовала на содержание госпиталей. Никто не знал ни ее настоящего имени, ни тем паче одиозной, скандальной славы.
В Лондоне она сторонилась шумных сборищ. Не делала ни малейшей попытки войти в высшее общество. Категорически отказывалась от любого упоминания в прессе ее имени. И, что самое удивительное, проявляла полное равнодушие к театральной жизни.
Она не просто постарела – она забыла о том, что была молодой. Видимо, война, постоянный страх смерти породили сильнейший душевный кризис, который уничтожил все пристрастия бурного прошлого.
После войны Ида вернулась во Францию, но не в Париж, а в провинцию, на Французскую Ривьеру, в Ванс, где купила виллу «Les Olivades». Там она приняла католичество (можно предположить, умолчав о своем эпатажном святом Себастьяне и его мучениях, а может быть, наоборот, щедро покаявшись в грехах). Жила она одиноко, пока не умерла от сердечного приступа в 1960 году, оставив четкие распоряжения о своих похоронах. Женщина, смыслом жизни которой когда-то была известность любой ценой, теперь сделала все, чтобы остаться безвестной: запретила давать извещение о своей смерти в газетах, запретила объявлять время кремации и место захоронения.
На надгробии следовало высечь только две буквы: I. R. Иникаких дат и надписей.
Когда-то в своей книге «Александр Бенуа размышляет» сей добрый друг и знакомый Иды Рубинштейн восклицал: «Бедная, честолюбивая, щедрая, героически настроенная Ида! Где-то она теперь, что с нею?..»
Несмотря на бурную, невероятную, причудливую судьбу, об Иде Рубинштейн вряд ли кто вспоминал бы, если бы не портрет кисти Серова. Он по-прежнему вызывает самые полярные мнения. Конечно, можно сколько угодно повторять затверженные фразы искусствоведов о мастерстве Серова и неземной красоте Иды Рубинштейн, но… Ни один нормальный человек не назовет ее красавицей. Да и, будем откровенны, на портрете изображена ведь не она – в картине отразилось извращенное желание Серова. Ида больна уродством и несчастна от этого. Но – какое желание быть красавицей и какие возможности!