Грета Гарбо и её возлюбленные
Шрифт:
На следующий день после их встречи на концерте Мерседес спокойно работала у себя дома, когда в комнату к ней заглянула горничная с огромным букетом белых роз. Девушка заявила, что в холле ее хозяйку поджидает Марлен Дитрих. Заинтригованная, Мерседес спустилась вниз, чтобы воочию убедиться, так ли это. В холле ее встретило то же самое робкое выражение лица гостьи. Мерседес протянула руку, и Марлен приняла ее и «прямо-таки на военный манер сделала приветственный кивок и ответила крепким рукопожатием». Актриса сказала, что со вчерашнего вечера желает познакомиться с Мерседес, что в Голливуде у нее почти нет знакомых, и она принесла
Мерседес поблагодарила гостью, добавив, что ужасно рада, что ей подвернулась возможность поговорить о двух недавно виденных фильмах, доставивших ей огромное удовольствие.
«Ой, давайте не будем говорить о картинах, — попросила Марлен. — Мне бы хотелось сказать вам кое-что, если, конечно, вы не сочтете меня сумасшедшей. Я хочу вам кое-что предложить».
И она сказала Мерседес, что та, по ее мнению, слишком худа и бледна и вообще у нее больной вид. И еще Мерседес показалась ей опечаленной.
«Я тоже печальна. Печальна и одинока. Нелегко привыкать к новой стране. Вы первая, к кому меня здесь потянуло. И пусть вам не покажется вызывающим, но я пришла к вам, потому что не могла ничего с собой поделать».
Пока что Марлен предложила себя Мерседес в кухарки.
Она забрасывала Мерседес цветами. Если верить рассказам, поначалу это были тюльпаны, которые Мерседес отвергла, так как в них ей виделось нечто фаллическое. Затем она стала посылать розы или гвоздики, иногда два раза на день. Однажды по ее заказу из Сан-Франциско доставили десять дюжин редчайших орхидей.
Мерседес, возвращаясь домой из студии, нередко заставала горничную «ломающей от отчаяния руки», поскольку в доме не осталось ни одной свободной вазы.
«Я ходила по цветам, падала на цветы, спала на них, — писала Мерседес. — Наконец я расплакалась и, от злости выйдя из себя, велела Анне, моей горничной, отправиться в больницу со всеми этими чертовыми цветами».
Мерседес высказала Марлен свое неудовольствие, пригрозив, что бросит ее в бассейн, если та осмелится прислать ей хотя бы еще один цветок. Марлен обиделась, но затем ей в голову пришла великолепная мысль, и вместо цветов она принялась посылать Мерседес дорогие вазы и прочие безделушки.
Из универмага «Буллоке» Мерседес доставляли одну за другой коробки с халатами, шарфами, пиджаками, брюками, свитерами, лампами и абажурами.
Все это де Акоста прилежно отсылала обратно в магазин. И снова Марлен пала духом, но в конце концов все разрешилось само собой, причем, посмеявшись от души, Марлен и Мерседес, наконец-то, стали друзьями.
Несмотря на то, что они виделись каждый день, Марлен послала Мерседес за восемь месяцев более тридцати писем и пятнадцать телеграмм, запечатлев тем самым роман, разыгравшийся в период между сентябрем 1932 и маем 1933 года, когда Марлен отбыла на лето в Европу.
В ее первой телеграмме, помеченной 15 сентября, говорится, что ее комната — это фантазия в белом, и теперь, когда она познакомилась с Мерседес, ей будет трудно покинуть Голливуд. На следующий день они уже впервые держали друг друга в объятиях. Когда Мерседес высадила Марлен возле ее дома, та поспешила поскорее выскочить из машины на тротуар, опасаясь, как бы ее малолетняя дочь, Мария, не заметила Мерседес и не стала терзать мать вопросами о том, где это мама провела весь день. Марлен хотелось, чтобы Мария постепенно сблизилась с Мерседес и
Спустя несколько дней Марлен написала снова, на этот раз на своем любимом французском, пояснив, что не способна изливать любовные чувства по-английски. Марлен утверждала, что была уже готова покинуть Голливуд, однако теперь наверняка останется. Ею движет надежда, что время от времени она будет видеть Мерседес — ее глаза, ее руки, которые теперь для нее дороже всего на свете. Марлен уверяла возлюбленную, что как только та устанет от нее, она тотчас сойдет в могилу, даже не требуя от Мерседес, чтобы та проронила над ней хотя бы единую слезинку. Марлен вместо подписи приложила к листу ладонь, предварительно запечатлев на ней поцелуй, в знак благодарности за то счастье, что подарила ей Мерседес, и присовокупила заверения в вечной любви.
Мерседес жаловалась на то, что по мнению Марлен их любовь должна продолжаться «вечно».
«Никогда не произноси слово «вечно», ибо в любви это всегда подобно святотатству. Никто не способен понять, действительно ли он с этого момента проникся истинной любовью или же, попросту дав клятву, тотчас забудет о ней. Никто не произносит слова «вечно», ибо любовь ни к чему не обязывает».
В октябре Марлен купила для Мерседес несколько пуговиц и отослала их вместе с письмом, которое заканчивалось воздушным поцелуем, предназначенным для рук и губ Мерседес, которые, как уверяла Дитрих, изменились со времени их встречи. В ноябре Марлен послала Мерседес халат и несколько носовых платков, которые она приобрела в отделе товаров для мужчин в универмаге «Буллоке». Вскоре последовали такие соблазнительные подношения, как часы, таблетки, пирожные, бальзам для волос.
Мерседес и Марлен часто проводили время вместе. Однажды Марлен послала подруге записку, в которой говорилось, что в Голливуд прибыл Штернберг, которому необходимо встретиться с ней вечером. Дитрих ничего не оставалось, как сказать ему, что она будет ждать его дома, поскольку встреча, по всей видимости, была довольно важной. Марлен извинилась перед Мерседес, что не сможет пообедать вместе с ней, однако поспешила заверить, что будет у нее к половине десятого или к десяти. В более чем откровенном письме она призывала Мерседес пообедать одной в ее отсутствие, а затем лечь спать и дожидаться ее в постели. Сама она, мол, не задержится и минутой больше, чем это окажется нужным.
В то время Марлен жила в доме номер 32 по Оушн-Франт-авеню в Санта-Монике. Нередко хозяйка дома в компании двух друзей-актеров, Мартина Козлека и Ханса фон Твардовски, захватив с собой дочь Марию, отправлялась купаться.
Мерседес впоследствии писала:
«В целом мы чудесно проводили время по соседству с пляжным домиком».
Мерседес называла Марлен «моя золотая». Какое-то время спустя Мерседес адресовала подруге небольшую любовную записку:
Для Марлен, Чье лицо озарено лунным светом, Проникающим сквозь кожу, Мягким, бледным и лучистым. Никакого загара, ибо ты вся светишься, Ибо ты не что иное, как сущность Звезд и луны и загадок ночи.