Грибы-целители. Чага, трутовик, кап, ведьмина метла, груздь, волнушка, веселка, дождевик, молочный гриб, рисовый гриб…
Шрифт:
Однако сейчас я пришла к однозначному выводу: болезнь однозначно была. Смертельная болезнь, опасная.
И надо отдать должное писателю: он мужественно встретил заболевание и победил его.
Мифы и реальность о заболевании писателя
Мне в поисках истины пришлось изучить массу всякой информации – и везде она была совершенно разной. Никто точно не мог назвать ни вид злокачественной опухоли, ни способ ее лечения. В разных источниках – разные сведения, порой совершенно исключающие
Солженицын не любил журналистов, старался не давать интервью и практически никогда не упоминал о своей болезни, это было полнейшее табу. Да как можно это осуждать? Человек, носящий в себе, как мину, поставленную на счетчик, опухоль, отсчитывающий не только месяцы, а минуты жизни, вряд ли станет откровенничать о своем излечении. Гораздо более вероятно то, что он постарается забыть о произошедшем, таким образом надеясь перехитрить коварный недуг. И все, касающееся его болезни, будет воспринимать крайне ранимо. Вот выдержка из книги воспоминаний первой жены Солженицына Натальи Решетовской «В споре со временем»:
«…Всё было бы хорошо, если бы меня оставило ощущение, что муж в чём-то неуловимо изменился. Что-то между нами было недоговорено.
Наконец, не выдержала и спросила его об этом…
– В нашем доме совершено предательство, – сказал он.
– Кем? – не веря ушам, воскликнула я.
– Мамой…???
Пока мы здесь в Рязани, он не скажет, в чём оно состоит. Потом, пожалуй, когда мы поедем в Ташкент…
Мама и… предательство?
Открытая душа мамы, её искренность и самоотверженность и… предательство?!
Я сжалась. Покой был потерян. Пыталась готовиться к концерту, но ничего, ничего не выходило. Я была рассредоточена, рассеяна…
Как-то всё же дожили до 17 марта – до нашего отъезда. <…>
В три часа дня мы в столице Узбекистана. Гостиница «Ташкент».
Не зря ли он сюда приехал – думает мой муж. Эти сомнения, высказанные мне в первый вечер, не рассеялись у него и на следующий день, когда он уже побывал в онкодиспансере, ходил в белом халате, участвовал в обходе, но всё же чувствовал себя «именитым гостем».
Он лишний раз убедился, что невозможно и нелепо «собирать материал». «Собирать материал» можно только своим горбом и не будучи (хотя бы для окружающих) никаким писателем. Иначе ты безнадежно сторонний наблюдатель, перед которым все притворяются или становятся на цыпочки.
Можно писать только о том, что пережил! – таково крепнущее убеждение Солженицына. <…>
Началось это в горький для меня день 23 марта. За окном лил дождь, то и дело переходящий в ливень.
– Ну, давай поговорим! – наконец, сказал мне муж. Он посадил меня на одну из двух кроватей, стоявших через узкий проход одна от другой, пристально глядя на меня, стал объяснять, в чем состояло «предательство» моей мамы…
Она слишком откровенно говорила с одной посетительницей о здоровье, вернее, о болезни своего зятя.
Я не поверила.
– Как ты можешь быть в этом
Муж назвал мне фамилию.
Я растерялась. Этой женщине – профессору из Ленинграда я склонна была доверять, хотя не знала её лично…»
Из этого отрывка очевидно, что Солженицын крайне болезненно относился к утечке информации о своей болезни, поэтому все последующие «писания» журналистов о ней явно не соответствуют реальности.
Версия первая (журналистская) – о раке желудка у писателя
Рак желудка (якобы) у Солженицына определили, когда ему было 33 года.
«Зимой 1952 года у Александра Солженицына на тридцать четвертом году жизни обнаружили опухоль желудка и 12 февраля прооперировали в лагере, где он уже отбыл семь лет из восьми, присужденных за критические высказывания в письме к другу в адрес Сталина», – пишет один из многочисленных журналистов в Интернете.
Давайте восстановим историю болезни Солженицына глазами онколога, а не журналиста.
Итак, родился Солженицын 11 декабря 1918 года. Обнаружили рак у него в декабре 1952 года, то есть ему было 34 года (уже исполнилось), и потуги неких журналистов проводить аналогию с возрастом Христа и таким же чудесным исцелением вряд ли верны.
Он обратился к врачам уже с сильными ноющими болями, что говорит: рак был запущен, однозначно 3—4-я стадия, то есть он развивался не менее трех лет до этого со стертыми симптомами.
«12 февраля прооперировали в лагере…», и спустя абзац журналист пишет, что рак был «неоперабелен». Несоответствие? Абсолютная чушь.
Не знаю, насколько вообще возможно проведение сложнейшей онкологической операции в лагерном медпункте, но, даже если это случилось, она была напрасной. Как говаривают пациенты – разрезали и зашили… Хирург убедился в том, что даже частично опухоль убрать невозможно: она проросла основательно, раскинув метастазы в печень и лимфоузлы. То есть подтверждена стадия 3–4 рака желудка.
Если же врач все-таки решил частично убрать опухоль, метастазы в печени и загрудинных лимфоузлах остались однозначно.
И опять же, как онколог могу сказать со всей уверенностью: в условиях медпункта в одном из лагерей ГУЛАГа за такую операцию не взялся бы ни один хирург. Абсолютно неподходящие условия.
Если взять даже самую оптимистичную версию, что опухоль только образовалась и метастазов еще не было, получается, что хирург убрал опухоль, осуществив частичную резекцию желудка (и все это в лагере? С трудом верится… но допустим).
После операции Солженицына держали в лагере до окончания срока и после окончания срока, 13 февраля 1953 года, его отправили на вечное поселение в Джамбульскую область Казахстана, в село Берлик, где он после освобождения преподавал физику и математику в средней школе. То есть прошел год после операции, и Солженицын еще был в силах устроиться на работу в школе и трудился там целый год.