Гробовщик. Дилогия
Шрифт:
– Ну, так давайте сейчас договоримся, кого станем мочить, а кого прибережём. Я предлагаю… – начал, было, Пыж, но его перебил Баркас.
– Договариваться потом будем, – сказал он, нервно потирая ладони. – И не один раз, будь уверен. Ещё тошнить от всех этих переговоров будет. А пока мы ещё не стали сволочами, каких не видывал белый свет – давайте просто посидим. Молча.
Но и посидеть в тишине им долго не дали.
Мелко, потом сильнее и сильнее, затрясло. Все подскочили на ноги, испуганно озираясь, глядя, как отскакивают остатки плитки от пола, как сам пол идёт трещинами, и как сквозь
Не успела опасть пыль, от которой у всех заслезились глаза, а Бек стал безудержно кашлять, загудело, застучало, и в комнату с четырёх сторон вкатились по инерции четыре небольшие конструкции, похожие на мотодрезины. Вкатились и остановились, уткнувшись в тормозные барьеры, которыми заканчивалась каждая узкоколейка.
– Я так понимаю: кареты поданы? – спросил Баркас. – Ну, и кому какая?
Все конструкции были одного типа. Вроде открытой вагонетки на колёсах. Различались они только цветами. Борта одной были покрыты краской какого-то ржавого цвета, у другой – сквозь грязные разводы и пыль виднелась белая покраска, третья была иссине-черной. Последняя вообще имела борта из толстого мутного стекла.
Гробовщик чуть не засмеялся в голос.
– Конь бледный, конь вороной, – пробормотал он себе под нос. – У него ещё и чувство юмора есть!
– Без разницы кому в какую садится? – спросил Пыж.
Он потянул за ручку дверцу черной мотодрезины, раздался противный скрип. Дверь распахнулась. Внутри кроме коричневого дерматинового сидения ничего не было. Пыж поколебался, заходить или нет, оглянулся на остальных и остался, пока, стоять рядом.
Баркас, молча, потянул на себя ближайшую, ржавого цвета, дверь, та с лёгкостью открылась.
– Стеклянную или белую? – спросил Пыж у Гробовщика.
Тот безразлично пожал плечами и подошёл к двери из толстого стекла. Открыл: всё то же потёртое сидение из коричневого дерматина.
– Ну что – по коням? – спросил Бек. – Встретимся в другой жизни в Куршавеле?
Пыж вдруг, не стесняясь, заплакал. Слёзы скатывались по запылённым щекам, оставляли на одежде тёмные влажные пятна…
…Баркас тоже тогда заплакал. Это было так неожиданно, что все оторопели. А он обнимал Зину и скрежетал зубами, чтобы сдержать рыдания. Рядом топтался смущённый Лёшка. Когда Монолит его отпустил, парень рухнул на пол с двухметровой высоты. Свернулся калачиком в страшном приступе кашля. Долго приходил в себя, пытаясь встать на ноги. А когда, наконец, поднялся, сказал одно только слово Баркасу:
– Пора.
И сплюнул кровавой слюной на пол.
Вот тогда этот убийца, которому были не страшны ни Бог, ни чёрт, заплакал.
– Не плачь, – вслух попросила его Зина.
Баркас сгрёб её в охапку, обнял, шморгая носом. Потом, будто опомнившись, поставил девочку на ноги, подвёл к Лёшке.
– Ты уж смотри, – сказал он парню. –
Парень серьёзно кивнул.
– Пойдём? – он протянул Зине руку. Девочка посмотрела на него снизу вверх, обернулась на Баркаса.
«А ты, дяденька?».
– Иди, – сказал ей тот, вытирая слёзы рукавом. – Я приду. Только попозже. Доделаю дела и приду.
– Так вот, как это выглядит со стороны, – пробормотал Гробовщик.
Лёшка с девочкой двинулись к зеркальной стене, но у самого Монолита парень замер, медленно, будто к чему-то прислушиваясь, обернулся.
– Монолит просил передать, что, если вы сделаете всё, как надо, он откроет для вас дверь на Ту Сторону. Только выполните всё, что он просил, и дождитесь сменщика.
– ТЭто будет типа политического убежища? – невесело пошутил Пыж.
– Скажи ему, что мы постараемся, – ответил за всех Баркас.
– И кто же будет нашим сменщиком? – спросил Гробовщик.
Лёшка смерил его взглядом, но так и не ответил. Отвернулся и в два шага прошёл вместе с Зиной сквозь зеркальную грань Монолита…
…Мотодрезина медленно набирала ход. Она то и дело вздрагивала на стыках рельс или когда под колёса попадался кусок цементной стяжки. Постепенно узкоколейка превратилась в настоящую магистраль, какие бывают на перегонах в метро: с бетонными шпалами и с проводами и редкими фонарями на стенах. Дрезина пошла быстрее и ровнее, без тряски. Кресло оказалось на удивление мягким. Гробовщик сидел, откинувшись на спинку, и наслаждался тем, что у него не болят ноги.
Рядом, на левом борту, примостился Комар. Он свесил ноги внутрь и постукивал каблуками сапог по стеклу, в такт стуку колёс.
– Ну что? – спросил Комар. – Снова втравился в грязную историю? Мало тебе, всемирной славы захотелось? Чтоб матери твоим именем детей пугали?
«Ну и пусть», – думал Гробовщик: «Но ведь и правда, что Монолит ничего не делает просто так. Может и в самом деле после того, как мы выполним то, что уготовлено человечеству, люди станут жить долго и счастливо».
– Те, что останутся, – хохотнув, продолжил его мысль Комар. Он согнулся, прикрываясь от встречного ветра, прикурил сигарету, выпустил Гробовщику дым в лицо.
– Ты только представь – шесть миллиардов покойников!
«Да, шесть миллиардов – как же это много! Но может это именно то, что нам нужно. После такой бойни мы не посмеем жить, как прежде. А если посмеем – значит – туда нам и дорога»…
Окурок обжёг его пальцы. Машинально, притушив его о борт, Гробовщик пошарил по карманам. Достал новую мятую сигарету, зажигалку. Прикурил, щурясь от яркого огонька. Оказывается, за всеми своими рассуждениями, он даже не обратил внимания, что исчезли фонари на стенах тоннеля, и что он едет в абсолютной темноте.