Гроза над морем
Шрифт:
А теперь, совсем рядом, прямо на борту "Исиды" – немыслимо! – оказалась девушка! Юнге стоило немалых трудов оставаться незаметным за дверью и даже дышать тихо и через раз, чтобы не обнаружить себя: уж очень хотелось дослушать до конца. И в конце концов он заслушался грудным, бархатным голосом Марты и даже забыл о своей больной руке. Зайти к лекарю прямо сейчас он не решился: кажется, в каюте все уснули, а постучаться значило признаться в подслушивании. Дэниэл поднялся, добрел до кадки с морской водой, стоявшей у спуска в кубрик, смочил в ней старую повязку, перетянул правую ладонь и пошел к себе.
Легкая
Слушая шум волн за бортом, Дэниэл отвернулся к стене и подложил пострадавшую руку под голову: так можно было бы заглушить боль, которая – он знал – придет ночью. Но сейчас ему казалось, что это глупости по сравнению с тем, что переживают другие. Он знал, что существует другая боль, которая гораздо хуже и страшнее физической: бывает такая, что навалится и терзает, как дикий зверь, а бывает маленькая, как назойливое насекомое, но от нее так просто не отделаешься, и она станет мучить, грызть, медленно съедать изнутри. Дэниэл видел маму, разбитую горем после смерти дяди Дерека. Изо дня в день видел Уолтера: не представлял себе, что могло произойти в его жизни, но понимал, что эти нарочитые суровость и холодность только скрывают глубоко раненную душу: пороки всегда обнажаются от боли, когда не остается другой защиты, кроме нападения. Теперь он еще и увидел Марту. Наверняка эта девушка никогда больше не будет прежней.
Уже почти засыпая, Дэниэл сунул руку под сложенную вчетверо меховую куртку, служившую ему подушкой, и извлек из-под нее потертый и пожелтевший обрывок бумаги. Записка дяди, зачитанная едва ли не до дыр, послушно легла в ладонь. Ничего не изменилось за день, никаких чудес не произошло: по-прежнему несколько слов оставались непонятными витиеватыми иероглифами. Один, самый красивый, был похож на тонкий круг, обвитый веточками лавра, но Дэниэл не знал, что это за буква, не мог расшифровать послание. Каждую ночь прятал записку в куртке, наивно надеясь, что однажды странные буквы сложатся в простые и понятные слова. Сейчас, в море, ему казалось возможным все.
Взволнованный вчерашними событиями, Дэниэл уснул быстро и не маялся в ожидании утра, даже рука ночью не беспокоила – хотя в этом, вероятно, помогла изобретенная холодная повязка. Проснулся он немногим раньше первых склянок, вышел на палубу, облокотился на борт, вгляделся в голубое бескрайнее небо. Вдалеке оно сливалось с морем, и на месте их встречи образовалась бесконечная тонкая полоса. Высоко в небе, так, что приходилось запрокидывать голову и щуриться от солнца, замерли легкие перистые облака, словно быстрые мазки кисти художника. Дэниэл опустил взгляд: на море смотреть было гораздо приятнее.
За спиной послышались легкие шаги, тихий вздох, и кто-то встал рядом с юнгой, точно так же оперевшись на борт корабля. Дэниэлу даже не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что это Марта: легкий порыв ветерка повеял ее запахом – тонким ароматом хвои и мяты, уже смешавшимся с запахом моря.
– Не спится, боец? – усмехнулся Дэниэл, не поворачиваясь к девушке, чтобы ненароком не выдать свое волнение. – Доброе утро.
– Кому как, – буркнула Марта и поглубже завернулась в плащ, бывший ей очевидно не по размеру: наверняка отыскала в каюте Уолтера и взяла первый понравившийся – хозяйский.
– Ну как ты? – спросил юноша после некоторого время неловкого молчания и наконец посмотрел в ее сторону. Марта выглядела вполне живой и почти здоровой. Мертвенная бледность уступила место легкому румянцу, теперь ее можно было счесть симпатичной. В ответ на вопрос она только пожала плечами.
– Ты раньше была в море? – разговор явно не клеился, и Дэниэл пытался хоть как-то его разжечь.
– Была, а что?
Нельзя было не признать, что свою роль Марта играла превосходно. Только приложив некоторые усилия, можно было отличить девушку, коротко стриженную, облаченную в мужской плащ и длинные серые штаны, от парня. Правда, сейчас притворяться ей нужды не было.
– Да это я так, – настала его очередь смущенно улыбаться. – Просто спросил. А томало ли, качка, морская болезнь, а вдруг ты боишься…
– Ничего я не боюсь! – щеки Марты вспыхнули. Дэниэл на мгновение представил, как, будь они давно знакомы, он бы притянул ее к себе и обнял, успокаивая, но он тут же отогнал эту робкую, застенчивую мысль и только положил руку на плечо девушке.
– Я верю. Но ты, скорее всего, не была в шторме, не видела пиратов… Одна девушка, похожая на тебя, всего этого очень боится.
– Мне все равно!
Дэниэл отвернулся к морю и негромко пробормотал:
– Прости. Я подумал… об этой девушке. Она… почти твоя копия. У нее такие же темные глаза, – продолжал фантазировать юнга, – и веснушки тоже такие…
Марта нахмурилась. Ее тонкие пальчики пробежались по щекам, чуть касаясь тех самых веснушек. Ловко заправили за ухо выбившуюся из челки короткую прядь. Тронули ямочку между хрупкими ключицами, поспешно застегнули верхнюю пуговку на рубашке. Дэниэл успел заметить, как самую малость покраснели ее щеки, когда он заговорил о воображаемой девушке.
Марта ничего не ответила, резко развернулась и почти бегом спустилась в каюту. Рассвет только занимался, облака слегка порозовели, было еще очень рано. Дэниэл зевнул, вскарабкался невысоко на ванты бизань-мачты: оттуда открывался красивый вид, не занавешенный парусами.
"Исида" уже просыпалась. С носа баркентины уже слышался густой, тягучий бас рулевого, скрип снастей, звон первых склянок. Сонные матросы выбрались на верхнюю часть палубы. Дэниэл нехотя спрыгнул с лестницы и вразвалку пошел в маленький кладовой отсек в трюме: каждое утро ознаменовывалось огромным тяжелым ведром с водой и щетками – драить палубу.