Грозненский роман
Шрифт:
Земля поддавалась с трудом. Все время попадались камни, лопату постоянно приходилось очищать от налипшей грязи. Яма углублялась слишком медленно.
Двое – женщина и старик – лежали, накрытые одной тряпкой, и никуда уже не торопились.
Зато торопились копатели: затишье могло закончиться в любую минуту. Борис и еще трое мужчин копали попарно – двое работают, двое отдыхают. Меняться приходилось все чаще.
Чертова земля!
Женщину ранило в спину, умирала она долго и мучительно. Старик
Раньше могилы рыли в газоне: там земля была мягкая, без камней. Но это продолжалось недолго – хоронить в газоне боевики запретили. Без объяснений – нельзя и все! Теперь приходилось ковырять твердую землю за общежитием.
Борис закашлялся и отдал лопату Володе – высокому грузному мужчине с русой бородой. Тот тоже дышал тяжеловато.
– Дай сюда!
Бесшумно появившейся Аланбек отобрал лопату, поплевал на руки. Яма стала углубляться на глазах.
– Аланбек, – спросил Володя, – а ты не боишься? Вам же нельзя русских хоронить.
– Что ты несешь? – не отрываясь, бросил Алан.
– Да нет, правда, – вступился второй мужчина, почти старик, – сами видели. Рамзан нам помогал, двое «зеленых» подошли и запретили. Кричали…
– Что кричали?
– Не знаю, мы чеченский не понимаем.
– Столько лет в Грозном прожили и не понимают, – пробурчал Аланбек. – Ну что, мужики, вроде хватит? Вы уж сами забросайте, добро? Боря, пошли.
Борис перестал кашлять только у входа, вытер рот рукавом. На плаще остались отчетливые следы крови.
– Алан, ты бы не лез на рожон? Они правду говорят.
– Не мохай! Лучше бы курил поменьше, особенно это говно – турецкий чай. Табак ведь есть еще!
Борис промолчал.
– Знаешь, – сказал Аланбек странным голосом, – я, когда маленький был, слышал разговор двух русских. Молодые парни. Я, говорит один, у автостанции живу. Выглянешь из окна, а там от шакалов этих черным-черно. Взял бы пулемет, да и покосил их всех!
– Алан!
– Да ладно, что ты, как девочка! Я же не про тебя. Многие ваши так думали, тоже мне секрет.
– Ага, – обиженно пробурчал Борис. – Только наши. А ваши, выходит, ничего…
– В бутылку не лезь! – перебил Аланбек. – Наши тоже. Я это к чему? К тому, что в последние три года у моего народа была такая возможность. И я горжусь, что он ею не воспользовался.
– Что? – заорал Борис. – Чем ты гордишься?
– Тише! Мины наорешь!
– Чем гордишься? Что не всех перебили? Охренел, Алан?
– Да пошел ты! – не выдержал Аланбек.
«БОММ! – гулко ударило за Сунжей. – БОММ!»
– Тебе, как человеку… – ничего не слыша, кричал Аланбек, – а ты…
Борис ударил его по ноге, дернул за плащ, повалил на землю, упал сам и закрыл голову руками.
Он еще успел услышать короткий, не более секунды свист, и по ушам ударили резкие разрывы.
На высоте человеческого роста в стену общежития, выбив из нее красную пыль, врезались два осколка. Красноватая пыль немного повисела в воздухе и медленно опустилась на две, защищенные только плащами спины.
Черный и серый.
Ирина. Саратов
Тихо гудящая печка окрашивала все вокруг красноватым светом. Как в детстве, когда папа запирался печатать фотографии, а маленькая Ира стучала в дверь и требовала ее впустить. Сейчас вместо двери была занавеска, Славик давно спал, да и фотографий никто не печатал.
Ирина слила воду в ведро, встала босыми ногами в тазик и медленно вылила на себя остатки воды из ковшика. Прохладные струйки побежали по обнаженной коже, скатываясь по ногам в таз. На застеленный тряпками пол полетели брызги.
Господи, как же хорошо!
Ирина взяла с кровати полотенце, тщательно вытерлась, потянулась за ночной рубашкой и замерла.
Из поддувала выскочил желто-красный лучик, скользнул по ногам, животу и устроился у Ирины на груди.
« Зайчик! – сказал из десятилетнего прошлого Борис. – Красиво…»
Ирина как завороженная уставилась на зайчик, затем медленно провела рукой по груди, погладила плоский живот.
«Красиво…»
Соски набухли, низ живота свело сладкой судорогой.
Так же было и раньше, когда она выходила из душа, и немного смущаясь, специально задерживалась на пороге комнаты. Так же блестели капли влаги на обнаженной коже, так же твердели соски, так же разливалась по телу судорога.
И лежащий на диване Борис смотрел, любовался и был счастлив.
Ирина обняла себя за плечи, прикрыла глаза.
В голове взорвались разноцветные огни, темнота сгустилась, превратилась в ласковые, такие знакомые руки. В руки, которые, превращаясь в отдельное живое существо, тысячи раз бродили по ее телу.
Глаза повлажнели.
«Где же ты, Боря? Видишь, я не могу без тебя. Совсем. Я приросла к тебе. А ведь это ты виноват! Ты отучил меня бороться. Ты ласкал меня и берег, ты отгораживал меня от мира своим телом, своей душой. Ты приучил меня не обращать внимания больше ни на что, ты закрыл собой весь мир. Но ведь он не всегда теплый или равнодушный, у него бывают и зубы. Острые зубы!»
Где ты?
Ирина надела ночную рубашку, села на кровать, бессильно сложила руки на коленях.
Тихо гудела смущенная печка.