Грозное лето
Шрифт:
– Отлично!
В селе Фрунзевка возле школы собралось человек триста. Над толпой стоял размеренно-торжественный гул. На высокое крыльцо взобрался Сенька Ванин, с великим трудом упросивший Шахаева дать ему выступить перед колхозниками.
– Товарищи!
– сказал он, зачем-то сняв шапку, которую мучил в своих обветренных руках.
– Мы очень долго шли к вам, товарищи!.. И вот, как видите, пришли... Многие хорошие ребята погибли ради этого. Очень хорошие ребята!..
Голос Ванина дрогнул, оборвался, смолк. Толпа тоже застыла в молчании. И Сенька с досадой почувствовал, что все те слова, которые он заранее обдумал и приготовил, которые
Сенька же стоял теперь на почтительном расстоянии от разведчиков и старался не глядеть на них, - если б можно было, он охотно провалился бы сквозь землю: шуточное ли дело - первая попытка произнести большую речь окончилась таким скандальным провалом! "А еще обижался на Крупицына, что комсоргом не назначили. Какой из тебя, к черту, комсорг! Болтать попусту мастер, а вот умную речь сказать не смог!" - беспощадно отчитывал он себя в мыслях. Незаметно к нему приблизился Шахаев. Обняв разведчика, сказал тихо:
– Ничего, Семен. Не волнуйся. Со всяким бывает такое...
Заглушая неторопливый глуховатый голос начальника политотдела, над селом низко пролетели невидимые ночные бомбовозы. С северо-востока к селу приближались советские танки. Уже отчетливо слышался придавленный рев их мощных моторов.
– А как же командир отряда попадет к своим партизанам теперь?
– неожиданно спросил Ванин, чтобы, очевидно, перевести разговор на другую тему.
– Попадет. Ему тут каждая тропинка известна.
– Значит, скоро граница?
– Скоро, скоро, Сенька!.. Рукой подать!..
– Дожили, черт возьми!.. А!.. Дожили!..
– Еще не до такого праздника доживем, Сенька! Выше голову, дружище!..
– Граница!.. Подумать только надо!..
– Растроганный, Сенька так стиснул парторга, что у того невольно вырвался стон: забыл, видно, в великой радости отчаянный саратовец про раны старшего сержанта.
Случилось это в один ясный, синий-синий весенний день.
С тяжелыми, но скоротечными боями дивизия генерала Сизова вместе с другими соединениями пересекла Молдавию и вышла на государственную границу СССР с Румынией.
Разведчики первые подошли к Пруту. Дождавшись, когда к реке вышли основные силы дивизии, они разместились на втором этаже какого-то помещичьего дома, откуда хорошо был виден правый берег реки и красныe домики маленького румынского городка Стефанешти. Михаил Лачуга приготовил завтрак. В одном сарае обширной усадьбы Сенька нашел какую-то книжицу, показывал ее Али Каримову. Это был букварь, выпущенный румынами на русском языке для "Транснистрии".
На титульном листе букваря был помещен портрет Антонеску с подписью:
"Великий вождь румынского народа. Освободитель Транснистрии". На следующем листе разведчики увидели портреты короля Михая I и его матери Елены. Михай, названный "реджеле Михай", был изображен художником со всеми аксессуарами, которые полагались королю:
– Орденов-то у него еще больше, чем у меня, - заметил Сенька.
Он раскрыл букварь и прочел первое, что попалось на глаза:
"Земли, расположенные между Днестром и Южным Бугом, являются исконными румынскими и называются Транснистрией. Ее освободила доблестная румынская армия".
– Этак они и тебя, Каримыч, могли назвать исконным транснистрианцем, - сказал Сенька и добавил: - Эх, повстречаться бы мне со всеми этими "освободителями", с реджелями и всякими там "мамами", я бы им показал, чьи это земли!..
Из окна выглянул Шахаев и позвал Сеньку с Каримовым. Каримов побежал сразу. А Сенька немного задержался. Он что-то колдовал над своей гимнастеркой.
Взобравшись по гранитной лестнице на второй этаж, Ванин нарочно тяжело дышал.
– Что ты как нагнанный! Мешки, что ли, на себе тащил?
– Тяжело, братцы, - притворно вздохнул Семен.
– Не видите, при всех наградах человек.
Сенька действительно прицепил все свои ордена и медали. Разведчики догадались, что гвардии ефрейтор Семен Ванин приготовился вступать в "чуждые пределы" - в Румынию. Среди бойцов Сенька увидал сияющую Веру. Он было подумал сначала, что она прибежала проведать его, но, взглянув на торжественные лица друзей, понял, что произошло что-то очень важное, связанное с приходом Веры.
– Что у вас тут случилось?
– спросил он, глядя то на одного, то на другого разведчика.
К Сеньке подошла разрумянившаяся, похорошевшая еще больше Наташа и подала ему письмо.
– От Акима?! Жив!!!
– сразу понял он, то краснея, то покрываясь бледностью.
– Товарищи... Дорогие!.. Чего же вы молчите? Неужели жив!.. Это Вера принесла?! Вот молодец!..
– Да читай же!.. Чего ты раскричался?
– поторопил его Камушкин.
Ванин развернул листок и, с трудом овладев собой, стал читать знакомое уже разведчикам письмо:
"Мои хорошие друзья, я - жив! Жив, черт побери!.. Назло всем смертям - жив!.. Где вы теперь, мои славные товарищи? По сводкам вижу, летите, как на крыльях, к границе. Далеко вы ушли от меня. А я нахожусь в госпитале в Саратове, в Сенькином городе, и все думаю о вас. Вы, наверное, считали меня погибшим. Но вы не учли одного обстоятельства: я не хочу умирать. Я хочу жить! И, как видите, выжил. Собственно, я всегда считал, что ни одна пуля меня не возьмет. Спасла меня, друзья, одна колхозница, Авдотьей ее зовут. Нашла у себя в огороде, в подсолнухах, где я лежал, потеряв сознание от тяжелого ранения в грудь. Укрыла в погребе, а когда пришли наши войска, сообщила какой-то медицинской сестре. И я был отправлен в госпиталь. Но об этом расскажу подробнее, когда вернусь. А это будет скоро! Так что писем мне не пишите. Они меня уже не застанут.
Жму крепко ваши солдатские руки и обнимаю вас всех.
Ваш Аким.
1 марта 1944 года г. Саратов".
Сенька поднял голову, и все впервые увидели в его озорных глазах прозрачные камельки. Он быстро смахнул их рукой и, переборов минутную слабость, спросил:
– А тебе он разве... не написал, Наташа?
На него лукаво смотрели большие темно-синие глаза.
Разведчики хитро улыбались.
– Да что с вами, в самом деле?
– не понимал Сенька.
В эту минуту в дверях показался высокий и худой солдат с новенькими ефрейторскими нашивками на погонах. Очки на его ястребином носу блестели.