Группа Тревиля
Шрифт:
— Ну, — отвечал Мушкет, — можно играть, купив коробку зажигалок.
Палачу эта игра очень понравилась, и вскоре они стали играть с Арамисом вдвоём — на скорость.
Мушкет, исключённый из их соревнования, только завистливо глядел, как раз за разом разлетаются по поверхности стола спички.
— А чья идея, — спросил наконец Палач. — Кто придумал?
— Один лётчик, — ответил Арамис. — Не помню фамилии.
Это было очень давно, во время прошлой войны.
Палач не сразу догадался, что за «последняя война» имеется в виду. Войн случилось много — маленьких и больших,
— Всё очень просто, — сказал Арамис. — Хоть это давняя история. Как-то на фронте была зима и один полк отозвали на переформирование. Лётчики тогда менялись быстро, особенно те, кто летал на пикирующих бомбардировщиках. И вот, когда личный состав повыбило больше, чем наполовину, они полетели в тыл — получать пополнение и новую технику.
Но эту новую технику они никак не могли опробовать — была нелётная погода, а когда она становилась хоть немного сносной, то есть ясной и морозной, то выяснялось, что снега нападало столько, что аэродром просто не успевают расчищать.
Все там просто сходили с ума от безделья, ну там пили или просто спали. А один лётчик сидел в пустой столовой и занимался тем, что бросал перед собой спички, смотрел на них три секунды, а потом снова бросал.
Никто не мог понять, что он, собственно, делает. А когда люди не могут понять чужого дела, то они обычно ругаются или просто вертят пальцем у виска. Сослуживцы провертели себе в головах дырки, пока наконец дело не дошло до командира полка. Тогда в армии даже на войне были строгие медкомиссии, и если было подозрение на нездоровье лётчика, особенно если это душевное нездоровье, нужно было всё выяснить как можно быстрее.
Оказалось, что лётчик со спичками тренировал зрительную память — вот что выяснил командир полка. И ещё он выяснил, что память тренируется довольно быстро. Сначала тот лётчик быстро и точно работал с пятью спичками, а скоро — уже сыпал целый коробок, в котором в старые времена спичек было ровно шестьдесят.
А потом оказалось, что лётчик со спичками стал лучшим в своей армии воздушным разведчиком.
Потому он стал таким, что умел быстро считать. А это умение очень важное — особенно когда ты быстро летишь над людьми, что стреляют в тебя. И этот лётчик мог мгновенно оценить количество танков на дороге, и сколько вагонов в идущем составе.
— Хорошая игра, — повторил сталкер-проводник. Его сложно было удивить, а Арамис его только что удивил. Метод тренировки был очень простым, и он удивлялся, что сам до него не додумался. Но из вежливости к автору он специально спросил: — А что было с ним потом?
— С кем?
— Ну, с этим лётчиком?
— Не знаю, — пожал плечами Арамис. — Я же говорю, очень старая история. Я и имени его не помню.
Сталкер с грустью подумал, что Мушкет всегда проигрывает. Это было очень жаль, потому что Мушкет был как бы его учеником, учеником преданным, но довольно бестолковым.
А вот из Арамиса получился бы хороший сталкер. Для настоящего учёного он недостаточно самоотвержен и слишком любит жизнь. Ему нравится,
Они все давно были уже не дети.
Но, чёрт побери, у Арамиса это хорошо получалось — будто какой-то компьютер работал у него в голове.
Так думал сталкер-проводник Эрик Калыньш по прозвищу Палач, не теряя при этом контроля над дорогой. Всё дело в том, что сталкер как хороший шофёр — не теряет контроля над дорогой, хотя может при этом о чём-нибудь думать, или поддерживать разговор с пассажиром.
Сталкеру это удавалось именно потому, что он хорошо считывал картину местности, и если бы на расстоянии нескольких метров перед ним на тропе обнаружилась невесть откуда взявшаяся спичка, он бы немедленно заметил это.
А пока он миновал Гиблую Рощу, в которой всегда было много разного неприятного зверья — это зверьё было мелким, но ужасно неприятным. Крысы мутировавшие и похожие на крыс мыши-полёвки, квази-тушканчики, иногда даже слепые чернобыльские собаки.
Кабаны встречались в роще редко, но всё равно соваться туда не стоило — особенно одному.
Палач стал обходить рощу по кругу и тут остановился в первый раз. Прямо перед ним были недавние следы. С другой стороны рощу только что обошла небольшая, но очень хорошо оснащённая группа — это было видно по нагрузке (следы были глубокие) и тому, что обувь у них была почти новая.
Группа явно шла на перехват, но непонятно, кто был целью.
Палач согласился с тем, что что-то в Зоне сейчас стало неспокойно, и стал двигаться чуть медленнее.
Уже наставало утро, и он слышал дрожащий звук — это разнообразная летучая дрянь начинала роиться над лужами.
А лужи были сигнальными знаками — болота рядом.
А вот птиц тут не было. Птиц Палач жалел, особенно маленьких — потому что птицы тут вечно мучаются в поисках пищи и почти никогда этой пищи не находят. Палач думал про себя: «Это так только говорят: „Птичка божия не знает ни заботы, ни труда“… Это только так говорят — птичья жизнь куда тяжелее нашей, если не считать стервятников и больших, сильных птиц. Зачем птиц создали такими хрупкими и беспомощными, и Зона к ним так жестока? Людей, особенно тех, что приходят с внешней стороны Периметра, редко бывает жаль, они таковы, каковы есть. Люди пришли сюда по своей воле, и их никто не звал. А вот птиц, что прилетели на Зону, всегда жаль».
Мысленно он всегда звал Зону, как зовут мать — с большой буквы, любя, но подчёркивая дистанцию.
Для других Зона была рабочим пространством, местом заработка, источником контролируемого стресса, врагом, наконец. Для него же Зона была просто Зоной, частью его самого.
«Я искал гипножабу на Болотном Острове и у газовой трубы в прошлом году и ничего не увидел, — подумал Палач. — Можно повторить там же, а можно пройти по краю болота. Вдруг и там сидит большая гипножаба?»
Ещё до конца не рассвело, а он уже дошёл до болота и нашёл свой старый тайник. Там, кроме еды и оружия, лежало огромное пластиковое корыто, которое должно было послужить Эрику плотом.