Гуарани
Шрифт:
Нет такой женщины, которой не было бы лестно чувствовать, что она шутя может заставить сильного человека склоняться перед ней, слушаться одного ее взгляда.
Как это характерно для женщин: признавая, что сами они слабы, они больше всего стремятся слабостью этой властвовать над мужчинами, над теми из них, кто сильнее, выше, значительнее, чем они сами; они любят в мужчинах разум, храбрость, талант или власть только для того, чтобы победить их и подчинить себе.
Иногда, правда, и женщина позволяет мужчине властвовать над собой. Только обычно этой привилегией пользуется лишь тот, кто не вызывает в ней восхищения, не будит тщеславия, не толкает ее на эту борьбу слабости с силой.
Сесилия была неопытной, чистой девушкой, еще не познавшей чар своей красоты; но она была дочерью Евы и не могла быть совершенно чужда тщеславия.
— Сеньора не хочет, чтобы Пери уходил, — величественно сказала она и тряхнула головой в подтверждение своих слов.
Индеец понял ее желание.
— Пери остается.
— Видишь, Сесилия, — смеясь, воскликнул дон Антонио, — он тебя слушается!
Сесилия улыбнулась.
— Моя дочь благодарит тебя за эту жертву, Пери, — продолжал фидалго, — но ни она, ни я не хотим, чтобы ты покидал свое племя.
— Сеньора приказала, — ответил индеец.
— Она только хотела испытать, послушаешься ты ее или нет. Теперь она знает, как ты ей предан; она довольна; она согласна тебя отпустить.
— Нет!
— А как же твои братья, твоя мать, твоя свобода?
— Пери — раб сеньоры.
— Но Пери — воин и вождь.
— У племени гойтакасов сто воинов, таких же сильных, как Пери, тысячи луков и стрелы, что ястребы.
— Значит, ты окончательно решил остаться?
— Да, и раз ты не хочешь приютить Пери у себя, он будет жить под деревом в лесу.
— Ты меня обижаешь, Пери! — воскликнул фидалго. — Дом мой открыт для всех, а для тебя и подавно: ты мне друг, ты спас мою дочь.
— Нет, Пери не обижает тебя. Но он знает, что кожа у него темная, как земля.
— Зато у него золотое сердце.
В то время как дон Антонио уговаривал индейца вернуться к своим, из леса послышалось монотонное пение.
Пери прислушался. Потом он сошел вниз и побежал в направлении, откуда доносился голос, напевавший на заунывный индейский мотив песню на языке гуарани:
«Звезда зажглась. Мы выходим ночью. Ветер подул. Несет нас на крыльях.
Война подняла нас. Мы побеждаем. Война улеглась.
Идем домой.
Война — мужчины воюют. Кровь.
Мир — работают жены. Вино.
Звезда зажглась. Пускаемся в путь. Ветер подул. Уходить пора».
Эту туземную песню пела немолодая индианка. Она стояла, прислонившись к дереву, и сквозь листву его видела все, что происходило на площадке.
Пери подошел к ней, смущенный и печальный.
— Мать! — воскликнул он.
— Пойдем! — сказала индианка, направляясь в лес.
— Нет, я не пойду.
— Мы уходим.
— Пери остается.
Индианка с глубоким удивлением смотрела на сына.
— Твои братья уходят.
Пери ничего не ответил.
— Твоя мать уходит.
Снова молчание.
— Воины ждут тебя!
— Пери остается, мать! — сказал индеец; голос его дрожал.
— Почему?
— Так приказала сеньора.
Несчастная мать поняла, что решение его непреклонно. Она знала, какую власть имело над душой Пери изображение пресвятой девы, которое он видел во время битвы; а ведь он был уверен, что это и есть Сесилия.
Она поняла, что теряет сына, которым гордилась в старости так же, как в молодости гордилась мужем своим Араре. Слезинка скатилась по ее щеке цвета меди.
— Мать, возьми лук Пери, похорони его рядом с прахом его отца и сожги хижину Араре.
— Нет, может быть, Пери вернется — тогда он найдет хижину своего отца и в ней мать, которая его любит. Все будут в печали, пока месяц цветов не возвратит сына Араре в долину, где он родился.
Индеец печально покачал головой.
— Пери не вернется!
Мать его всплеснула руками в отчаянии и страхе.
— Плод, что упал с дерева, не возвращается на прежнее место; лист, что оторвался от ветки, сохнет и гибнет; ветер его уносит. Пери — лист, ты, мать, — дерево. Пери больше не вернется к тебе.
— Белая девушка спасла твою мать. Лучше бы дала ей умереть, только бы не отнимала у нее сына. Мать без сына — это земля без воды: она сжигает и губит все, что вокруг.
Слова эти сопровождались грозным взглядом. Так смотрит тигрица, у которой хотят отнять детенышей.
— Мать, не обижай сеньору. Пери умрет и в последний час не вспомнит о тебе.
Какое-то время оба молчали.
— Твоя мать остается! — решительно сказала индианка.
— А кто будет матерью племени? Кто будет хранить хижину Пери? Кто расскажет детям про войны, которые вел Араре, сильнейший из сильных? Кто вспомнит, сколько раз народ гойтакасов поджигал табы белых и побеждал людей, что метали молнии? Кто будет готовить вина и напитки для воинов и передавать молодым обычаи стариков?
Пери произнес эти слова с волнением. Он вспомнил о своей жизни среди родного племени; индианка задумалась, потом сказала:
— Твоя мать вернется к себе. Она будет ждать тебя у двери хижины под тенью жамбейро 49 . Если цветы жамбо распустятся без Пери, твоя мать уже не увидит его плодов.
Индианка положила руки на плечи сына и прижалась лбом к его лбу. На минуту их слезы смешались.
Потом она медленно пошла прочь. Пери провожал ее взглядом, пока она не исчезла в чаще, он уже готов был позвать ее, догнать и уйти вместе с ней. Но в эту минуту вместе с ветром до него долетел серебристый голос Сесилии, разговаривавшей с отцом, — и он остался.
49
Жамбейро — дерево из семейства миртовых с ароматным желто-красным съедобным плодом, который называется «жамбо».