Шрифт:
Часть I. Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты.
«Когда я молоденьким мальчиком был, военную службу я очень любил…»
Эту хулиганскую песню, которую распевала шпана с ленинградского двора, где прошло моё детство, я потом не раз вспоминал, когда настало время и мне пройти срочную службу в армии…
Более трудного времени у меня не было. И более весёлого, лихого и молодецкого! Любил ли я армию, куда
Любовь к армии пришла позже – когда я снял погоны. И вдруг понял: армия меня не отпускает! Она долго держала меня железной рукой, являлась в снах и просыпалась со мной…Я был болен армией несколько лет, как детской корью, равнялся по ней и судил о жизни по меркам нашего полка, по меркам тех ребят, что служат с тобой и смотрят на тебя: настоящий ли ты парень? не сволочь ли? не трус?
Я очень горд, что пошел солдатскую службу, не уронив себя, обретя друзей, чувство локтя со строем, и нахлебался того упоительного воздуха трудной, но настоящей жизни…
Говорят, когда спускаешься на верёвке в глубокую, тёмную и опасную пещеру, то много поймёшь о себе и своих пределах. «Спуск» почти на три года в армейскую жизнь – совершенно не ведомую для «шпаков» (так армейцы звали штатских в «Поединке» А. И. Куприна) – дал мне столько впечатлений, что потом из меня буквально «выскакивал» то один, то другой армейский сюжет. Наверное, пришло время собрать в книгу что-то из вещмешка солдата срочной службы и рассказать, что армия весела и грустна одновременно, и чудесна, как лампа Аладдина, и что за сводами казарм кипит жизнь. И ещё какая! Читайте, ребята.
Автор.
Батя
Если вам не дали бронь в военкомате, и вам посчастливилось (что вы поймёте значительно позже) служить в армии, то вы, конечно, знаете этих маленько выпивших мужичков из простонародья, которые пристают с разговорами к солдатам…
Обычно это бывает так. В щегольской подрезанной солдатской шинели и заломленной фуражке ты стоишь серым весенним деньком где-нибудь на затерянной маленькой станции, куда тебя привезли в увольнение за 17 км по плохим дорогам. Только что прошёл дождь, земля раскисла и парит под выглянувшим солнцем. Ты стоишь напротив лужи, через которую нужно перейти к киоскам, и с сомнением смотришь на свои пока начищенные сапоги. Прямо перед тобой расстилается привокзальная площадь, и картину унылей трудно представить: задрипанный вокзал, будки, пакгауз… Всё пространство зажижено грязью с островками навоза. Ты стоишь и смотришь, как напротив мужик лупит заупрямившуюся лошадь, стараясь попасть вожжами в пах, а она упирается, и оводы кружат над её взмыленной спиной. Но вот мужик сладил с кобылой и уехал, а ты всё стоишь. Идти тебе всё равно некуда.
А ведь ещё около часа назад, когда вас высадили до 18:00 у вокзала, с тобой было четверо из твоего полка. Но они повстречали знакомых барышень и ушли с ними на «день рождения». А ты не пошёл, потому что не мог видеть, с какой жадностью тянет их за собой мордастая, с рябыми губами, нахальная девка. От вида её спущенных чулок выше резиновых бот ангелы на небесах затрубили бы отбой. Поэтому ты сослался, что тебе якобы надо по делам на станцию, – и откололся от компании…
И вот ты стоишь перед привокзальной лужей – и идти тебе решительно некуда. И вдруг замечаешь его. И знаешь: он давно тебя заметил. Не зная почему, ты начинаешь тихонько наблюдать за этим мужичком в заплатанном ватнике, который так обрадованно вспыхнул при виде «солдатика». Правда, он виду не подаёт: прошёлся вдоль ларьков, обошёл повозки, перекидываясь словцом с возницами, – но его, как щепку в водоворот, тянет к тебе. Наконец, мужичок решается: переходит площадь и проходит мимо. Он делает вид, что чего-то забыл и готов вернуться, и, наконец, останавливается напротив тебя.
– Здорово, солдатик! – в голосе его растерянность, даже некоторое извинение и вопрос. – Как служба-то?
Тебе нетрудно его прогнать, да и гнать собственно нет нужды, достаточно не повернуть головы, чтобы он помялся и ушёл. Но ты чувствуешь, что никогда не сделаешь этого, потому что с мужичком этим ты где-то и чем-то связан: непонятно, чем. Быть может, вот такой полузабытый и пахший табаком дядька, друг отца, в детстве гладил тебя по голове шершавой ладонью и угостил ириской; может, ты видел кого-то похожего на старой фронтовой фотографии – не помня, где… Но ты почему-то ещё до этой встречи ощущал какую-то кровную, почти родственную связь с этим неказистым и похожим на тысячи других мужиком в старом ватнике и сапогах. И поэтому ты не отшиваешь его. Ты поворачиваешься – и видишь его просительную, в небритых морщинах, физиономию, шелушащиеся добрые губы и весёлые, выцветшие до белизны, когда-то голубые глаза. Ты тоже улыбаешься мужику:
– Ну, здорово, батя.
Ох, как он доволен, как суетится! Он хочет тебе прямо сейчас сказать что-то важное, но степенство его сдерживает и пускает в дипломатичный разговор.
– Как ныне служится? – вновь говорит он, солидно кашляя: мы, мол, понимаем, какая она, служба-то.
– Да ничего, батя! Жив, здоров, служу, – отвечаешь ты, как Суворов, смеясь.
Он понимает, что его хитрости лыком шиты и, откашливаясь в корявый кулак, вдруг говорит:
– А что, солдатик, может, пропустим по кружке пивка? – и делает самую просительную физиономию.
– По кружке пивка? – переспрашиваешь ты рассеянно.
– Да, по одной…
С минуту ты размышляешь, какой дежурный офицер будет встречать вас с увольнения: не тот ли лысый зануда-капитан, который вечно принюхивается и заставляет вернувшихся с «увольниловки» солдат дышать в кружку (гигиеничный метод)? И решаешь: пожалуй, не он, а заступит на КПП лейтенант Чижов, нормальный парень.
– Ну, что ж, разве по кружке, – говоришь ты с достоинством.
Надо видеть, как радуется твой новый знакомый, как трогает тебя за рукав, – и такая доброта и умильность сияют в его выцветших глазах, что ты невольно отворачиваешься.
Вы идёте через площадь (пропали сапоги!) в заведение с громким названием «Закусочная», но на деле это жалкий станционный буфет с пивом, мазутными железнодорожными мужиками и засиженными мухами грибами под немытой витриной. Здесь тепло и шумно, дымят котлеты в тарелках из фольги под жигулёвское пиво местного разлива. Ты становишься за мраморный стоячий столик – ого: да тут цивилизация! – и железнодорожники почтительно убирают с него пустые кружки.
– Марья Ивановна! – кричит твой новый знакомый. – Два пива дай. Мне и солдатику!
Он смотрит по сторонам с исключительной гордостью, он весь купается в лучах своей славы. И толстая грубая Марья Ивановна, которая, наверно, не раз шугала и цыкала на него, на этот раз покорно приносит пиво и вытирает мокрый мрамор – раз ведь с солдатиком!
– Пей на здоровье! – мужичок и видеть не хочет, что ты вынимаешь деньги заплатить. – Как там у вас в армии щас? Броня крепка?
– Кого угодно сметём! – говоришь ты под пиво, ломя котлету вилкой.
– Эх, лишь бы не было войны, – говорит он то ли тебе, то ли себе, и смотрит тебе в лицо выцветшими глазами. – Это ведь самое-самое главное, сынок, чтобы войны не было…