Гуд бай, Берлин!
Шрифт:
– Фф… Э-э, Райбер слушает, – трубку взял какой-то мужчина.
– О! Привет, тетя Мона!
– Райбер! – простонал заспанный голос. – Никакая не тетя. Никакая не Мона.
– Я тебя разбудил? – продолжал я. – Ну, конечно. Дурацкий вопрос. Но тут такое дело… – я сделал сестре знак, что все проблемы разрешились, и она может идти заниматься другими делами, если они у нее сейчас есть.
Видимо, никаких других дел не было. Она продолжала стоять около меня как вкопанная.
– Эй, вы ошиблись номером! – услышал я голос. – Это Райбер.
– Да, я знаю. И я надеюсь, что ты не… да… да, – сказал я в трубку и скорчил рожу, чтобы показать Чику и медсестре,
Тишина в трубке сбивала с толку куда сильнее, чем слышавшийся до этого хриплый голос.
– Да, нет… Ну, кое-что случилось, – продолжал я. – Андре немножко поранился, ему тут на ногу одна штуковина упала… Нет… Нет… Мы в больнице. Ему наложили гипс.
Я взглянул на медсестру. Она не шелохнулась.
Из трубки доносились непонятные шумы, а потом снова послышался мужской голос. На этот раз уже не такой заспанный.
– А, я понял, – сказал мужчина. – Мы ведем воображаемый разговор.
– Да, – подтвердил я, – но это ничего. Ничего серьезного – трещина вроде как.
– И я тетя Мона.
– Нет. То есть, да… да, точно… да.
– А рядом с тобой кто-то стоит и слушает, – снова послышался тот звук, который я сначала не смог идентифицировать. Кажется, мой собеседник тихо смеялся.
– Да. Да…
– А если я сейчас громко закричу, у тебя будут крупные проблемы, так?
– Пожалуйста, не надо… Нет. Нет, правда, не беспокойся. Всё уже в порядке.
– Ничего не в порядке, – громко сказала медсестра. – Она должна вас забрать.
– Тебе нужна помощь? – спросил мужчина на том конце провода.
– Что?
Вид у медсестры был такой, будто она сейчас вырвет у меня трубку из рук и сама будет разговаривать с тетей Моной.
– Ты не могла бы нас забрать, тетя Мона? Заберешь? Да? Да?
– Что-то я не совсем понимаю, в чем дело, – сказал Райбер, – но голос такой, будто у тебя серьезные неприятности. Тебе кто-то угрожает?
– Нет.
– Ну, сломать ногу, в четыре часа ночи звонить неизвестно кому, вести воображаемый разговор… А судя по голосу, тебе лет тринадцать, не больше. Ты действительно в какой-то передряге. Или вас там несколько?
– Да. Ну, да.
– И ты, конечно, не можешь сказать, что именно случилось. Давай-ка еще разок: тебе нужна помощь?
– Нет.
– Точно? Последний раз предлагаю.
– Нет.
– Хорошо. Тогда я буду просто тебя слушать, – сказал Райбер.
– Конечно, если б ты могла забрать нас на машине… – сказал я несколько смущенно.
– Но ты ж сам только что отказался! – Он захихикал. Это меня совершенно сбило с толку. Если б он бросил трубку или наорал, это было бы понятно – в четыре-то часа ночи. Но то, что он все время смеялся и даже предлагал помочь – черт побери! С самого детства отец учил меня, что мир плохой. Что мир плохой и все люди плохие. Не верь никому, не ходи никуда с незнакомыми и т. д. Об этом мне говорили родители, об этом мне говорили учителя, об этом даже по телевизору говорили. Смотришь новости, а там говорят: люди плохие. Смотришь канал «Шпигель», там тоже: люди плохие. Может быть, это правда, и 99 % людей действительно плохие. Но странно, что нам с Чиком за все время путешествия встречался практически исключительно тот один процент людей, которые не плохие. Вот звонишь кому-то в четыре часа ночи, вытаскиваешь человека из постели, при том, что тебе от него лично вообще ничего не надо, а он отвечает так по-доброму, да еще помочь предлагает. О таких вещах надо бы как-нибудь в школе рассказывать,
– И… через двадцать минут, хорошо, да. Ты приедешь. Отлично. – Чтоб с триумфом завершить представление, я повернулся к сестре и спросил: – Как там эта больница называется?
– Плохой вопрос! – тут же зашипел голос в трубке.
Медсестра нахмурилась. Боже, какой я дурак!
– Больница имени Вирхова, – медленно произнесла она. – Единственная больница в радиусе пятидесяти километров.
– Вот-вот, – сказал человек на другом конце провода.
– А… Вот и она надо мной смеется! – сказал я, указывая на трубку.
– То есть вы еще и в округе не ориентируетесь, – произнес мой собеседник. – Значит, вы действительно сильно влипли. Надеюсь, из газеты завтра узнаю, что у вас там случилось.
– Да, я тоже надеюсь, – сказал я. – Точно. Мы тебя ждем.
– Ну, удачи вам.
– Ва… тебе тоже!
Райбер снова засмеялся, и я положил трубку.
– Она что, смеялась? – спросила сестра.
– Просто мы не первый раз вляпываемся в историю, – вмешался Чик, который только наполовину понял, что так удивило сестру. – Это вполне в нашем духе.
– И она считает, что это смешно?
– Просто она классная, – объяснил Чик. Слово «классная» он произнес так, что сразу стало понятно, что не все присутствующие в этой комнате классные.
Мы еще немного постояли вокруг телефона, а потом сестра сказала:
– Видно, вы те еще фрукты.
И отпустила нас.
41
Мы заняли позицию около входа в больницу и стали выглядывать тетю Мону. Удостоверившись, что за нами никто не следит, мы пустились бежать. Вернее, я-то бежал, а вот Чик… не так чтобы очень. Поле было обнесено невысоким заборчиком. Чик перекинул через него костыли, а потом перелез сам. Но сделав несколько шагов по пашне, он увяз. Поле было недавно вспахано, и костыли входили глубоко в землю, как горячие иголки в масло, идти было совершенно невозможно. Выругавшись, он оставил костыли торчать в земле и поковылял дальше, опираясь мне на плечо. Пройдя по полю около трети пути, мы в первый раз обернулись. За нами лежал синеватый пейзаж. Солнце еще не поднялось над больницей, лучи робко пробирались сквозь туман и кроны деревьев. Костыли – один из них слегка накренился – трогательно торчали вдалеке, как скособоченный крест, а на верхнем этаже больницы в одном из окон, может, в том самом, через которое мы наблюдали за эвакуатором, виднелся кто-то в белом халате и смотрел нам вслед. Наверно, это была медсестра, ломавшая голову над тем, что за прибабахнутые пацаны ей сегодня попались. Знала бы она, с каким мы действительно прибабахом, не стояла бы там так спокойно.
Почти наверняка она видела, куда мы направлялись, и наблюдала, как мы подошли к «Ниве». Крыша и правая сторона машины были несколько помяты. Но все-таки не настолько, чтоб внутри стало неудобно сидеть. Правая передняя дверь была так сильно вмята, что больше не открывалась, но на пассажирское место вполне можно было влезть через водительскую дверь. Интерьер сильно напоминал свалку. При падении и переворотах все наши запасы, консервные банки, канистры, бумажки, пустые бутылки и спальники распределились ровным слоем по всему пространству. Даже кассета Ричарда Клайдермана опять всплыла где-то между сиденьями. Решетка радиатора треснула, а на том месте, где перевернутая машина лежала на крыше, на песке осталось масляное пятно.