Гуль
Шрифт:
— А ведь для полного счастья не хватает самой малости. Насладиться вкусом сраного вина…
Сорвавшись с места, ПЛ подошел к небольшому встроенному хлоднику, открыл его и за двумя рядами бутылочек с водой нашел свёрток. Взял его, подошел к окну и посмотрел на город с высоты сорок второго этажа. Прекрасный вид. Он медленно водил головой, а его руки разворачивали свёрток. Прохладное, бордовое, в меру свежее. Да катись оно в жопу это вино! Его глаза налились красным, челюсти разъехались. Он чуть сдержал себя, точно пёс, ждущий разрешения хозяина, а затем вгрызся в сырой кусок мяса.
— Павел Леонидович, к вам Терехов. Можно?
ПЛ выкинул бумагу в урну, взял влажную салфетку, вытер рот и руки, затем сел в кресло и нажал кнопку:
— Запускай!
Постучавшись, в кабинет вошел Терехов — заместитель директора. Высокий парень тридцати пяти лет. Его острые колени выпирали из узких брюк.
— Доброе утро, Павел Леонидович, — Терехов подошёл к столу и положил бумаги. — Вот отчет, который вы просили.
ПЛ взял бумаги. Несколько секунд вдумчиво смотрел, а затем позволил себе улыбнуться. Линия «доходы» на графике стремительно отрывалась от линии «расходы».
— Хорошо.
— Ещё нам звонили из мэрии, — Терехов замолчал.
— Что на этот раз?
— Они спрашивают: не хотим ли мы взять дело на добровольной основе. Там какой-то благотворительный проект о помощи выходцам из интернатов. Вот дело, — Терехов показал обложку папки. — Парень был материально ответственным в какой-то фирме, а при увольнении на него повесили…
— Нахер ты мне это говоришь? — ПЛ поднял на помощника глаза и скривился. — Убери!
Терехов спрятал папку за спину:
— Но… Мэрия… они же…
— Что?!
— Мы отказываем им третий раз подряд. Это дело, если разобраться, — сущий пустяк. Мы могли бы…
— Пусть они идут на х*й со своими благотворительными делами!
— Как бы нам не обернулось это…
— Ничем нам это не обернётся, — ПЛ ещё раз взял распечатку, поднял повыше и снова улыбнулся, любуясь взлётом линии «доходы». — Пускай, хоть одна государственная крыса сунет свой нос в мои дела, и я его лично отгрызу. Вернее, даже не я, а Булкин. Он возле мэра ошивается. Этот придурок покупает у дилера, которого я отмазал, пакет белого каждую неделю. Дай мне знать, если появятся проблемы, и по моей указке Булкин всех их перетопчет. Ещё что-то?
— Нет..., — Терехов собрался уходить, но потом развернулся. — То есть, да. Звонил Жуков из инвестиционного фонда.
— Я знаю, кто такой Жуков.
— Он хочет с вами пообедать. Сегодня вечером в Соломенной.
— Вечером я занят, — отмахнулся Павел Леонидович.
— Он сказал, у него какое-то дело.
— Знаю я его дела. Сидеть в ресторане, жрать картошку, рассказывать дебильные анекдоты, а в конце озвучить «потрясающее» предложение инвестировать «миллиончик, другой» в его фонд. Скажи Жукову, что я встречусь с ним на следующей неделе, а сегодня у меня настоящее дело, — ПЛ посмотрел на Терехова. — Звонил какой-то очередной мажорик. Вляпался во что-то серьёзное и хочет отмазаться, пока дело не зашло слишком далеко. Сказал, что его папаша готов заплатить двести кусков. Вот это я понимаю — дело! А не пустой пизд*жь с Жуковым.
… … …
Я стоял среди обшарпанных зданий обанкротившегося прокатного завода. По правую руку от меня высился цех — сплошная металлическая стена профиля, слева — кирпичные здания с окнами, забитыми фанерой. Я стоял в дверном проёме одного из них и смотрел на дорогу. Тень человека в черном плаще я увидел за двести метров. Горшков клюнул. Ещё бы. Я пообещал ему двести тысяч. Клюнул и даже последовал моим правилам. Мы договорились, что он придёт один. Причем, приедет не на машине, а выйдет из такси в двух кварталах. На запах таких денег он приполз бы даже на карачках.
ПЛ обошел погнутую трубу шлагбаума, протопал двадцать метров и остановился на дороге. Фонари на брошенном заводе, разумеется, не работали. И различить в этой темени что-то было непросто, особенно когда кругом валялись остатки былых мощностей производства — балки, двутавры, бочки, голые катушки от проволоки. Он повертел головой. Я вошел в здание и достал телефон.
— Да, — ответил ПЛ.
— Идите сюда, Павел Леонидович, — сказал я и нажал тумблер.
Из проёма двери на улицу упал желтый свет. Горшков хотел что-то сказать. Ему не очень нравилось выбранное место, но я положил трубку.
Он протопал двести метров, сунул голову в дверной проём и увидел меня:
— Привет, — сказал он, сморщившись. — Чем тут так воняет?
— Не знаю, — ответил я. — Маслом, наверное.
Брезгливо ступая по грязному полу, Горшков вошел в здание и осмотрелся. На потолке висел большой фонарь и чуть покачивался. Само помещение было хоть и грязным, но очищенным от завалов. Оно было прямоугольным и вытянутым в длину. На дальней стене белой жемчужиной среди грязи, кокса, масла, ржавчины и гнили висела новенькая маркерная доска. Я стоял у неё.
— Боюсь даже представить, что ты натворил, пацан, — хмыкнул Горшков и пошел ко мне. — Я, конечно, в разных местах встречался с клиентами, но это…
Он подошел и долго смотрел на меня, изредка морщась от химической вони. Я предположил, что он хочет узнать во мне, сына кого-нибудь чиновника или знаменитости. Не узнал. Развернулся и ещё раз осмотрел помещение:
— Ты один? А твой отец?
— Он не хочет, чтобы его видели, — я шмыгнул носом и опустил глаза. — Он сказал, что я должен всё подробно и в мельчайших деталях вам рассказать. И вы поможете.
— Да, но…, — Горшков закрыл нос пальцами.
— Предоплату он передал, — я показал на стол, где лежал конверт.
— А-а-а, ну тогда..., — и тут глаза Горшкова округлились. Он убрал руку от лица, наклонился ко мне и втянул носом полную грудь. — А-а-а! Вот оно что! Теперь ясно!
— Поэтому мы и обратились к вам, — я пожал плечами.
— И теперь я примерно представляю кто твой отец, — кивнул Горшков. — Ну, рассказывай! Должно быть с голодухи грохнул кого-то из родственников? Сестру, брата? Или друзей? Тело уже нашли или пока?.. Слушай, а нахер эта доска здесь висит?