Гулять по воде
Шрифт:
– Ослабел чуток, – кивает Яга, – да зуба у него уже нет вовсе. Стырили от него ларец, кум, к иноземцам попал, а те скорей свободу у нас объявили да Гнома своего к Кащею подослали, чтоб вертел им. А ларец, может, у Гнома, а может, за морем остался, того не ведаю, кум. Вот теперь мудруй, как нам быть.
Иван Сидорыч, квадратную голову потеревши, говорит:
– Мудрую так. Дознаюсь, при Гноме ли ларец, а тогда выкраду и самого проходимца через Дырку обратно выставлю.
– С зубом-то чего сотворишь? – спрашивает Яга, а сама смотрит коварно и насквозь.
– А там погляжу, – отвечает Лешак и шраминой обратно багровеет. – Порядок в Кудеяре наводить надо, – добавляет. – А то совсем от рук отбились.
– Погляди, погляди, – говорит Степанида Васильна, как бы даже с ласковостью.
А Иван Сидорыч со стула поднялся, дверь ключиком отпер и погрозился напоследок:
– Смотри, мать, прознаюсь, что по-пустому наболтала, не посмотрю на твою депутатскую неприкасаемость. Враз обучу уму-разуму, у меня рука тоже не слабая.
И пошел дознаваться. А Яга только плюнула опять, да дверь амулетом обнесла и пучок болотной травы спалила, чтоб крепкий лешачий дух вон вычистить. Потом у зеркала парик кудрявый взбила, складки на хламиде сдернула и обратно за стол депутатский поместилась, о народном просвещении дальше радеть стала.
XV
Госпоже Лоле большое облегчение вышло – Зиновий скоро на место восстановился и к делу употреблен мог быть. А выполнить задание Зигфрида и кобылиный хвост перед Кондрат Кузьмичом распустить у нее пока не сподобилось, все другая мысль голову свербила.
Вот госпожа Лола с музейным осмотрителем Водяным с глазу на глаз обговорила, да дело и выгорело. Теперь оставалось спросить у Зиновия совета и согласия. А сам Зиновий Горыныч, не в пример Зигфридовой ипостаси, жену свою любил и холил, и разумность ее в большой чести держал.
– Вот, – говорит госпожа Лола, голую мужнину макушку начищая платком до сверкания, – такое у нас дело и такое претыкание. Кащей своего кресла отдавать не хочет, а выборы подтасует непременно и крепкой рукой еще больше порядков наведет. Надо нам народ замутить, чтобы под шум свой интерес провести и Кондрашку ослабить.
– Так, так, так, ну, ну, ну, – говорит Зиновий Горыныч, макушкой подпрыгнув.
– Кондрашка на беспорядки еще больше руку свою крепкую утяжелит и совсем от этого народного доверия лишится, коли сам свободу объявил, а теперь будто обратно ее забирает. А для беспорядков мы сделаем отряд патриотических бритых голов, которые будут стоять за святое озеро и против его высушки, да громить на показ иноплеменцев.
– Вот какая у меня жена умная-газумная, – радуется Зиновий Горыныч, букву «р» не так хорошо выговаривая. – Вот какое мне пгибавление и усиление с такой женой!
А госпожа Лола макушку ему послюнила и снова платком растерла, а потом продолжает:
– Это нам обратно на руку, чтобы они орали про дивное озеро и усиливали к нему народный интерес, потому как мы хотим там строить целительный курорт, а это прямая польза населению. От Кондрашкиной же затеи прямой убыток, оттого как никакого города там, конечно, нет, одни лягушки да водоросли. Может, один-два сундука с золотом отыщет, а больше ничего, и те в свой стабильный фонд запрет. Вот на этом тебе и возводить надо свою предвыборную ажитацию.
– Дай же я тебя гасцелую за такие за слова, – говорит Зиновий Горыныч и госпожу Лолу чмокает в щеку.
А она ему бороду на полфасада потрепала и дальше рассказывает:
– Вожака для бритых голов я нашла и дело перед ним прояснила, в цене сошлись.
– Кто таков? – спрашивает Зиновий Горыныч. – Являет ли нужную скудость ума и послушность когмящей гуке?
– Являет, – говорит госпожа Лола, – а только тут интерес такой, что кормящих рук у него теперь две, оттого как служит музейной крысой у квасной патриотки Ягиной, а фамилия его Водяной.
– Знатный интегес, – кивает Зиновий Горыныч. – Надо таки считать, этот Водяной от озега подальше дегжится, а?
– На дух не терпит, – подтверждает госпожа Лола. – А имя ему дала позывное – Подберезовик.
Зиновий Горыныч смеется:
– Подбегезовик? Ха-ха, шалунья. Почему Подбегезовик?
– А подходяще потому, – говорит госпожа Лола, – живет при музее, а музей на кладб ище под березами.
– Это ты все хогошо пгидумала, Леля, вот тебе мое на это одобгение и согласие.
И опять чмок ее в щеку.
– А не выгорит дело как надо, – она отвечает, – наперчим под хвостом у квасной патриотки и деревенской шарлатанки, намокнет у нее представительность.
– Квасной патгиотки, ха-ха-ха, – опять смеется Зиновий Горыныч и ногами болтает, – да ты, моя газумница, не знаешь, что эта квасная патгиотка сама не выносит гусского духа, за сто вегст его чует.
– Ну и пусть чует, – говорит госпожа Лола, – а все равно наперчим старой дуре.
– Напегчим, напегчим, всем напегчим, уж я об этом таки постагаюсь, – сказал Зиновий Горыныч и заново в удовольствии целоваться полез.
А Водяной в это время как раз голову забрил, рыло недовольное соорудил и отправился набирать отряд для орания лозунгов и разного прикладного устрашения иноплеменцев. Сразу же ему удача выпала – набрел на Башку, Студня и Аншлага. А те на базаре клубнику с черешней у баб крали, со смеху давились. Бабы на них визжат, передниками лотки закрывают, будто наседки, милицию кличут, а милиция оглохла и в стороне отдыхает либо тоже товар опробует для вкуса. Одна баба палкой Башку по спине огрела, а они ей в ответ всю выставку товарную разворотили, ягоды на дороге подавили да стрекача весело пустили. На другую улицу перебрались, идут, ищут, чем себя еще порадовать. Вдруг слышат:
– А настоящего дела хотите?
Обернулись, видят – голый череп и некультурное рыло почитай зеленого цвета. А смотрит интересно, будто бы намекает на великое и страшное.
– Какого настоящего? – спрашивают.
А бритая голова говорит:
– Самого настоящего, такого, что всех по башке жахнет, мозги торчком поставит. Не все же по базарам баб пугать.
Переглянулись недоросли, почесались и отвечают:
– Это нам подходит. А то скушно совсем что-то.
– Вечером, как стемнеет, подползайте к музею на кладбище. Уговор?