Гунны
Шрифт:
— Сергунька! — сердито кричал Остап. — Ложись!..
Видно было, что стреляют именно в него — вокруг со свистом носились пули и, вскидывая бугорки, зарывались в землю.
— Та пригнись ты, бисов мальчишка! — уже не приказывал, умолял Остап. — Пригнись!..
— Немае времени пригибаться!.. — на ходу звонким дискантом кричал Сергунька.
Русые волосы его переливали на солнце желтоватым золотом, голубые глаза играли светлыми бликами, и вся его худенькая, хрупкая фигура с тонкими грязными руками казалась прозрачной в своей парусиновой рваной одежде.
Над отрядом все чаще и чаще разрывалась немецкая шрапнель.
— Отходить!.. — приказал Остап. — По одному слева!.. С боем!..
— Воды! — хрипел Петро. — Пойду последним!..
Тачанки рванулись, уходя по одной, на ходу выпуская очередь по цепям, не давая врагу подняться.
Сергунька снова помчался за водой.
Он уже почти добежал до тачанки Петра и вдруг, выронив ведра из рук, внезапно, чуть качнувшись, упал, точно не вынеся тяжести ноши.
Один только Остап сразу понял, что случилось.
Спрыгнув с коня, он бросился к Сергуньке и, схватив мальчишку одной рукой, побежал с ним за холм.
— Сергунька!.. — окликнул Остап, тормоша его. — А, Сергунька!..
Мальчик, запрокинув безвольную голову, уронив безжизненно повисшую руку, молчал.
— Та скажи хошь слово!.. — добивался Остап. — Ну скажи...
Мальчик молчал.
Остап бережно положил его в пустую бричку и, отвернувшись, закрыл на мгновение глаза.
— Сидай... — сказал он прибежавшей Ганне, — гони шибче... Я зараз...
Остап нагнал прыгающую по размытой дороге бричку и долго молча несся рядом. Ганна держала мальчика на руках, но тело Сергуньки быстро остывало, и Ганна, ощущая в своих руках его неустранимый холод, оборачиваясь, смотрела огромными глазами на скачущего рядом Остапа, и по щекам ее стекали к углам губ обильные слезы.
Над быстро уходящим объединенным отрядом долго еще разрывались немецкие снаряды, залетая не только в нейтральную зону, но даже на территорию Советской России, на поля Курской губернии, куда к ночи, промокшие и продрогшие под дождем и ветром, добрались усталые партизаны.
В деревне Каменево они передохнули, а еще дальше, под Курском, стали на длительный отдых.
Здесь, под высокой белой березой, по-осеннему осыпающей желтую листву, опустили в могилу маленькое тело золотоголового мальчика, завернутое в красное знамя. Под троекратный залп партизанского салюта вырос небольшой холмик и быстро покрылся цветами из соседних крестьянских садов.
А через два месяца, отдохнувшие, оправившиеся, слившиеся с другими отрядами в один хорошо вооруженный партизанский полк, они выступали в новый поход на Украину. И, проходя мимо могилы Сергуньки, по команде полкового командира, Остапа Оверко: «Смирно!.. Равнение налево!!.» отдали воинскую честь могиле юного борца за счастье своего народа.
XXV
Предсказанная большевиками германская революция совершилась в Берлине девятого ноября. Немецкие войска на Украине, уставшие, полуразбитые, разагитированные, больше не воевали. Возникшие в воинских частях советы солдатских депутатов добивались только скорейшей отправки армии на родину.
Гетман «всея Украины», генерал Павло Скоропадский, пятнадцатого декабря бежал вслед за своими хозяевами в Берлин, а на его место вступила директория.
Власть была в руках петлюровской клики, орудовавшей в штабе «осадного корпуса», и, пока «социалист» Винниченко произносил красивые речи, полковник Коновалец расстреливал на Владимирской Горке безоружных арестованных, забивал на Подоле прикладами собравшихся на митинг солдат, вновь наполнял доотказа тюрьмы, а бандитская «армия» Петлюры вырезывала в городах и местечках Украины тысячи беспомощных стариков, женщин и детей.
Белогвардейская директория официально объявила Советской России войну.
Партизанские отряды все множились и множились. Они заполняли целые уезды и губернии, захватывали большие станции и даже города, обезоруживали уходящих немцев, отнимали военное имущество, дрались с петлюровскими погромщиками и полицейской вартой. В Киевской, Полтавской и Черниговской губерниях, откуда недавно ушли усталые отряды партизан, теперь возникли в действовали все новые и новые части народных войск.
На севере Черниговской губернии партизанский Богунский полк Миколы Щорса и Таращаньский батьки Боженко заняли ряд уездов.
А от границ Советской России, в ответ на объявление войны, шли войска Красной армии, опрокидывая на своем пути военные силы директории.
Пятьдесят два дня продержалась после ухода ясновельможного пана гетмана петлюровская банда. В ночь на четвертое января 1919 года директория, под напором восставших рабочих и приближающейся Красной армии, бежала в Винницу. Пятого власть перешла к совету рабочих депутатов.
А рано утром шестого января в Киев вошли красные полки.
Город был покрыт выпавшим за ночь новым снегом. Южное солнце обливало его розовым прозрачным светом, точно нарочито подчеркивая синеву холодной тени. На улицах толпы трудящихся радостно встречали Красную армию.
Перед одним из полков на высоком белом жеребце ехал командир с лохматыми нависшими бровями и зажатой в зубах крохотной люлькой. Справа от него блестел черной кожей нового костюма комиссар, а слева чуть позади неловко сидел в седле и смущенно оглядывался по сторонам юный ординарец с большими темными глазами и маленьким ртом на продолговатом лице.
Командир, вынув трубку изо рта и улыбаясь, обернулся к ординарцу:
— Ганну...
— Що?
— Що я хотив сказать...
— Ну що?..
— А колы будет мальчик, як мы его назовем?
— Сергунькой... — заливаясь румянцем и смущаясь перед Федором, отвечала Ганна.
— Эге... — улыбаясь, одобрил Остап. — Добре... — и снова зажал трубку в зубах.
От одного из батальонов отделился командир, широкий, черноглазый, смуглый, и подъехал к начальнику.
— Остап!
— Ну?
Батальонный вдруг широко улыбнулся, открывая под маленькими цыганскими усиками белоснежные зубы:
— Ой, и добры ж у нас с тобой будут хлопцы!.. Ой, добры!.. Через двадцать лет вырастут таки красноармейцы, ну, сами лучши! Вот и комиссар подтвердит. Верно, товарищ Агеев? Ведь под огнем зачаты, пойми ты это, под огнем!..