Гуру и зомби
Шрифт:
Но не мной же!
Когда увидел свой первый портрет – аж отпрянул! Даже родинка на пенисе в точности изображена. И цвет, и место. Улика… Ни одна из его женщин не сдержала порыва, так и тянет их лизнуть это пятнышко…
Нестор отъехал в кресле от стола, раздвинул ноги…
Нет, не время разнеживаться.
Назад, к Вере. Не послушалась художница. Продолжала писать обнаженку. Еще и объяснила: никакой, мол, измены себе. «У меня всегда был луч. Без ханжеских фиговых листков».
Дальше – больше. Как будто его тело –
Неуправляемо…
И ведь ни разу во время свиданий не брала в руку карандаш, фотографий своих ей ни одной не дал… Впрочем, что толку, в Интернете столько разных его изображений. На билетах каждого строго предупреждают, чтоб не фотографировал и телефонами не пользовался, да разве уследишь…
Вчера, за пару дней до закрытия ее выставки, он заставил себя пойти туда – нужно знать то, что известно другим. Информирован – значит предупрежден. Выделил вечерний час на осмотр. Поехал на троллейбусе. Ни перед кем не хотелось светиться, даже перед шофером. Только узнают, что он был в ЦДХ, все туда помчатся.
Поднялся на третий этаж, вошел в первый зал – и взгляд сразу уперся в собственную вертикаль и родинку на ней… Грамотно. Современную публику проще всего голым мужиком привлечь. Она и набежала. Нестор повернулся и заставил себя медленно спуститься с лестницы.
А хотелось бежать. Смыться отсюда, пока никто из знакомых не застукал. Конечно, можно прийти утром, к открытию, когда все потенциальные зрители еще спят.
Украдкой смотреть, что еще она там натворила? Увольте!
Нестор давно уже так не гневался.
Мужа бы постеснялась. Хотя, что муж… Старый мудрый немец, наверное, решил, что все новые ню – результат творческой командировки в Москву. Которая закончилась.
Да она, как говорится, не первый раз замужем. Старикана-акварелиста, который ее ввел в искусство, на ржавые гвозди бросила. Умер – и все.
Все.
И через меня перешагнула бы, если…
«Но главное – надеюсь, что Вы и Ваши близкие бодры и здоровы», – дочитал Нестор. Похоже, Вера все-таки унялась.
Нет, сквознячок явно не отсюда.
Успокоился.
Сработал инстинкт самосохранения. Если не хочешь себя растравлять, то в любом, самом злобном тексте можно найти пару слов, льстящих твоему самолюбию. В ехидной рецензии выделишь из придаточного предложения эпитет типа «умный» или «талантливый», а всякими там но можно пренебречь. Так и Нестор оперся на последнюю фразу, похожую на доброе прощание-прощение.
Откинувшись на спинку кресла, он поднимает над головой переплетенные в замок пальцы, потягивается…
Отставленные женщины никогда его не забывают… Не в силах забыть… Даже такие «личности»… Хм…
Он самодовольно ухмыляется и выключает компьютер.
Засыпает сразу – как чистый ребенок, у которого на совести нет ни одной вмятины. Ни одной. Ввиду отсутствия
17
«…Вы и Ваши близкие бодры и здоровы».
Письмо вырвалось из сумбура в Верином нутре, без участия разума. Она не успела даже подумать, чего хочет от своего адресата. Ну ладно бы – высказалась и успокойся. Подумай, надо ли посылать написанное. Но рука сама нажимает на плашку «отправить».
Что теперь?
Ждите ответа?
А если придет какая-нибудь грубость? И попенять не на кого – сама напросилась! Не трожь лавину чужой жизни – на тебя может обрушиться…
От испуга Вера вскакивает со стула.
Где-то в самой глубине она догадывается, она понимает, что Нестор сложен из крепкой скальной породы и ей не удастся отколоть от него даже мелкий камушек, не то что вызвать целый камнепад.
Теперь страшно от безнадежности – вдруг и эха не будет в ответ…
Прочь от компьютера!
Вера отключает почту и, не меняя рабочий, заляпанный краской свитер на что-нибудь чистое, накидывает на плечи черный плащ, обматывает горло широким зеленым шарфом и выбегает по лестнице из дома на Херренштрассе.
Куда себя деть?
Часа три-четыре до возвращения Густава. Зря с ним не поехала. Глянула на запястье – как раз сейчас он открывает выставку богатенького акварелиста в двухстах километрах от дома. Его декоративные поделки пользуются у провинциальных мещан большим спросом. Это не Верины философские замысловатости…
У нее – новое искусство. Оно возникает только из себя. Когда следуешь традиции – получается не творчество, а исполнение.
Искусство есть создание такой формы, благодаря которой – и только через нее – может случиться новое событие, которое есть результат моего опыта, моего знания, моего понимания, моего чувства или переживания.
Муж зарабатывает на то, чтобы я писала, не оглядываясь на рынок. Но удачные продажи – это же не только деньги, это и отклик, это почти физическое ощущение неодиночества…
От немецкой изоляции вот уже сколько лет мечется она по маленькой Европе, пару раз в Африку занесло – во всех выставках участвует, на все приглашения откликается. Посылает свое быстро удлиняющееся резюме на самые разные конкурсы.
Выиграла двухмесячную поездку в Нью-Йорк – дали студио на Шестой авеню, небольшие суточные и итоговый вернисаж со свежими работами. Сперва хотела лететь в Америку вместе с Густавом: привыкла везде быть с ним, боялась разлучиться, да и в выделенной ей квартирке в Бронксе места на двоих вполне хватило бы. Но мужу подвернулись на это время несколько очень выгодных контрактов, а за проживание гостя американцы потребовали несуразную плату. Нерентабельно выходило. Ничего, по-мучалась в одиночестве, но выжила же. Поняла – могу.